Сергей Лукьяненко: Прозрачные витражи

– Не надо, – отмахивается подполковник от бросившегося к портьере сержанта. – Итак, Карина Петровна, весь наш контингент вправе отбывать свое наказание обычным образом, хотя и в виртуальности. Находиться в камере, работать в мастерской, посещать библиотеку и церковь… мы предоставляем услуги представителям пяти наиболее популярных конфессий. Однако есть и решающее отличие нашей тюрьмы от обычной. Каждый заключенный имеет собственное автономное пространство, как его неофициально называют – «внутреннюю Монголию». В каждом конкретном случае это пространство создается индивидуально, квалифицированными специалистами. Посещение вну… автономного пространства или же зоны катарсиса – это уже официальный термин – служит перевоспитанию преступника. Могу заметить, что случаи отказа от этой терапии крайне редки. Позвольте…

– Это не слишком бесцеремонно? – спрашиваю я.

И Томилин ощутимо меняется в лице.

– За находящимися в зоне катарсиса ведется непрерывное наблюдение. Они знают, что в любой момент надзиратель может прервать сеанс. Пройдемте.

Может быть, он начинал с патрульно-постовой службы?

Вслед за Томилиным я отдергиваю занавеску и вхожу в зону чужого катарсиса. В чью-то «внутреннюю Монголию».

А это и впрямь похоже на монгольскую степь!

Нет, я там не бывала. Даже через глубину. Но в моем представлении она так и выглядит: бескрайняя равнина до самого горизонта, каменистая земля с сухими стебельками высушенной злым солнцем травы, пыльный ветер, безоблачное небо. Очень жарко.

– Тс-с! – упреждает мой вопрос Томилин. – Вон там.

И впрямь, метрах в ста от входа – полощущегося прямо в воздухе серого полотнища, – сидит на корточках человек. Мы приближаемся, и человек оказывается тщедушным, с жиденькими волосами и нездоровой бледной кожей типом.

Перед ним сидит на земле крошечная рыжая лисичка – фенек.

Можно подумать, что они медитируют, глядя друг на друга. Но в отличие от человека лисичка нас видит. И когда мы подходим совсем близко – разворачивается и обращается в бегство.

Человек горестно вскрикивает и лишь потом оборачивается.

Лицо у него тоже самое обычное. С таким лицом трудно назначать девушкам свидания – не узнают, не выделят из толпы.

– Заключенный Геннадий Казаков, осужден районным судом города… – вскакивая и закладывая руки за голову, начинает он вытверженную назубок формулу.

А статья у него плохая. Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах.

– Я особый инспектор Управления по Надзору за исправительными заведениями, – говорю я. – Есть ли у вас жалобы на условия содержания?

– Жалоб нет, – быстро отвечает осужденный.

Во взгляде его не страх и даже не злость к тюремщикам. Раздражение! Самое настоящее раздражение человека, оторванного от очень важного дела ради какой-то ерунды. Больше ничего во взгляде нет.

– Пойдемте, – говорю я Томилину.

И мы оставляем Казакова в его «внутренней Монголии». Подполковник начинает говорить, едва мы выходим в обычную камеру.

– Это один из простейших, но на мой взгляд – изящный вариант зоны катарсиса. У заключенного есть выход в пустыню. Пустыня безгранична, но замкнута – попытавшись уйти, он вернется к прежнему месту. В пустыне обитает одна-единственная лисичка. Терпением и мягкостью заключенный может ее приручить. За последний год наш подопечный добился определенных успехов.

– Очень трогательно, – морщусь я. Постукиваю туфли каблуком о каблук – на пол сыпется мелкий сухой песок. – Хотя заключенный Казаков не очень-то похож на Маленького Принца. А что будет дальше?

– Когда он приручит лисичку, то сможет принести ее в камеру. Она станет совсем ручной, будет спать у него в ногах, бегать между камерами с записками… даже немножко понимать его речь. – Томилин чем-то недоволен, но рассказывает все-таки с увлечением.

– А потом?

– Вы догадливы, Карина. Потом фенек умрет. Он найдет ее в пустыне, дня через три после того, как лисичка перестанет приходить в камеру. И будет непонятно, то ли она умерла своей смертью, то ли кем-то убита.

Останавливаюсь. То ли от уверенного голоса начальника тюрьмы, то ли под впечатлением только что увиденного, но я представляю все слишком четко. Человек, стоящий на коленях перед неподвижным тельцем зверька. Крик, отчаянный и безнадежный. Пальцы, скребущие сухой такыр. И пустые глаза – в которых больше ничего нет.

Видимо, лицо меня выдает.

– Это нарисованная лисичка, – говорит подполковник. – Обычная программа «домашний любимец» с замедленным инстинктом приручения. Ее не надо жалеть, – он секунду медлит, потом добавляет: – а человека, зверски убившего свою жену, – тем более. Пережитый шок заставит его осознать, что такое боль утраты.