Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 10

Но ему не пришлось договорить. Звонкий мальчишеский голос из погружённого в тень угла палаты вдруг перебил его.

- А у нас вот, - оказал голос, - деданька мой, мамкин отец, когда кто не спит и придёт к нему за лекарством, - он мяун-корень заварит и тем поить велит…

И князь и доктор - оба были поражены, услыхав этот голосок, столь внезапно вступивший в их беседу. Потом Невский громко рассмеялся и молвил:

- Ах, ты!… Ну как же, однако, ты напугал меня, Настасьин!… А ну-ка ты, лекарь, подойди сюда…

Григорий Настасьин, потупясь, выступил, из своего угла и остановился перед Александром.

- Стань сюда, поближе… вот так, - сказал Ярославич и, крепко ухватив Гриньку за складки просторной одежды, переставил его, словно шахматного конька, между собою и лекарем.

Озорные искорки сверкнули в глазах старого Абрагама.

- А ну, друг мой, - обратился он к мальчику, - повтори, как твой дед именовал эту траву, что даёт сон?

- Мяун, - не смущаясь, ответил Гринька. - Потому что от неё кошки мяукают.

Князь и доктор расхохотались. Затем старый врач важно произнёс:

- Да, ты правильно сказал. Но от Плиния мы, врачи, привыкли именовать это растение валериана, ибо она, как гласит глагол «валере», подлинно оздоровляет человека. Она даёт здоровый сон!

- А я много трав знаю! - похвастался обрадованный Гринька. - И кореньев! Дедушка уж когда и одного посылал… Бывало, скажет: «Гринька, беги-кось, ты помоложе меня: у Марьи парнишечка руку порезал…» А чего тут бежать? Эта кашка тут же возле избы растёт. И порезником зовут её… Скоро кровь останавливает!…

- А ещё какие целебные травы ты знаешь, отрок? - вопрошал старый доктор.

Гринька, не робея, назвал ему ещё до десятка трав и кореньев. И всякий раз старик от его ответов всё более и более веселел.

- А ещё и вредные растут травы, ядовитые! - воскликнул в заключение Настасьин. - У-у! Ребятишки думают, это пучки, сорвут - и в рот. А это сикавка, свистуля! От неё помереть можно! И помирают!

Тут он живо описал доктору Абрагаму ядовитое растение пестрый болиголов. Старик не мог скрыть ужаса на своём лице.

- О-о! - воскликнул он, обращаясь к Невскому. - Вот, государь, этим как раз растением, о котором в такой простоте говорит этот мальчик, отравлен был некогда в Афинах величайший мудрец древности…

- Сократ? - произнёс Невский.

- Да, государь…

Наступило молчание. Оно длилось несколько мгновений. Затем Абрагам снова пришёл в необычайное оживление и воскликнул:

- Этот чудесный отрок - поистине дар небес для меня, государь! О, если бы только… Но, я не смею, государь…

- Что? Говори, доктор Абрагам.

- У меня была давняя мечта - узнать, какие целебные травы известны русским простолюдинам. Ведь вот даже знаменитый Гален пишет, что он многие травы и коренья узнал от старых женщин из простого народа… Когда бы ты соизволил, государь…

Старик не договорил и посмотрел на Гриньку. Невский догадался о его желании. Тут они перешли с доктором на немецкую речь. Настасьин с тревогой и любопытством вслушивался. Понимал, понимал он, что это говорят о нём!

А если бы ему понятен был язык, на котором беседовали сейчас князь и лекарь, то он бы узнал, что старик выпрашивает его, Гриньку, к себе в ученики и что Невский согласен.

- Григорий, - обратился к Настасьину Александр, - вот доктор Абрагам просит тебя в помощники. Будешь помогать ему в травах. А лотом сам станешь врачом, Согласен?…

Гринька от неожиданности растерялся.

- Я с тобой хочу!… - сказал мальчуган. И слёзы показались у него на глазах.

Невский поспешил утешить его:

- Полно, глупый! Ведь доктор Абрагам при мне, ну, стало быть, и ты будешь при мне!… Ладно. Ступай, спи. Утре нам путь предстоит дальний!…

Тысячевёрстный длительный путь между Владимиром-на-Клязьме и Новгородом совершали в те времена частью по рекам

Тверце и Мете, а частью - конями. И немало было на том пути привалов, днёвок, ночёвок!

Чёрная осенняя ночь… В буреломном, трущобном, берложьем бору пылает исполинский костёр. Вокруг костра - путевая дружина Невского. Могучие парни и мужики.

Сверкают сложенные позади каждого воина кольчужные рубахи; островерхие, гладкие, как лёд, шлемы, копья, мечи, сабли…

Костёр гудит и ревёт. С багровыми от нестерпимого жара лицами воины - и бородатые и безусые - то и дело блаженно покрякивают, стонут, а всё-таки тянут ладони к костру. Другие же оборотились к бушующему пламени спиною, задрали рубахи по самый затылок и калят могучие голые спины. Когда же иному из богатырей уж вовсе невтерлёж станет, он, взревев, кидается в сырой, прохладный мрак бора и там понемногу остывает.