Рик Риордан - Горящий Лабиринт

А стебли всё крепли, на них распускались листья и цветы и поспевали ягоды земляники, наполняя воздух сладким ароматом.

Зал задрожал. Там, где растения касались камня, кирпичи трескались и крошились, давая им укорениться.

Мэг убрала руки с невидимых клавиш:

– Лабиринт что… помогает нам?!

– Не знаю! – ответил я, яростно играя минорный септаккорд фа. – Продолжай!

Волна зелени мгновенно захлестнула стены зала.

Не успел я подумать: «Ого, а как бы они тогда росли при солнечном свете!» – как вдруг купол над нами треснул словно яичная скорлупа, и мрак разрезали яркие лучи. Вниз посыпались камни, они сбивали птиц и рвали стебли (которые, в отличие от стриксов, тут же вырастали заново).

Стоило птицам попасть под лучи солнца – и они с воплями рассыпались в прах.

Гроувер опустил свирель. Я отложил укулеле. Мы в изумлении смотрели, как разрастаются стебли, пока у нас под ногами не образовался настоящий земляничный батут, полностью закрывший собой пропасть.

Потолок рассыпался – и мы увидели ярко-голубое небо. Нас обдало горячим, сухим, словно из духовки, воздухом.

Гроувер подставил лицо солнцу. Он шмыгнул носом, и на щеках у него заблестели слезы.

– Ты ранен? – спросил я.

Он посмотрел на меня. Тоска в его глазах сверкала ярче солнечных лучей.

– Запах земляники, – сказал он. – Как в Лагере полукровок. Столько времени прошло…

В груди у меня затеплилось незнакомое чувство. Я похлопал Гроувера по ноге. В Лагере полукровок – тренировочном лагере для греческих полубогов на Лонг-Айленде – я пробыл совсем недолго, но понимал, что он чувствует. Я подумал о своих детях – Кайле, Уилле, Остине: как они там? Мне вспомнилось, как мы вместе сидели у костра, распевали «Моя мамаша была Минотавром» и поджаривали маршмэллоу на палочках. Такую дружбу встретишь не часто, даже если живешь вечно.

Мэг привалилась к стене. Она была бледна и тяжело дышала.

Порывшись в карманах, я нашел поломанный квадратик амброзии, завернутый в салфетку. Припас я его не для себя. Смертный, вкусивший пищи богов, рискует внезапно воспламениться и погибнуть. Правда, я обнаружил, что Мэг амброзия была не очень-то по душе.

– Ешь, – я вложил салфетку ей в руку. – Тогда паралич пройдет быстрее.

Мэг стиснула зубы, словно готовясь завопить «НЕ ХОЧУ!», но, видимо, мысль о том, что она снова сможет ходить, заставила ее передумать, и она принялась за амброзию.

– А что там, наверху? – спросила она, хмуро глядя на голубое небо.

Гроувер вытер с лица слезы:

– Мы дошли. Лабиринт привел нас прямо к базе.

– К базе?

Узнать о том, что у нас есть база, было приятно. Я надеялся, что это безопасное укрытие, в котором будет мягкая постель и, может быть, даже кофеварка.

– Ага, – Гроувер нервно сглотнул. – Если, конечно, от нее хоть что-то осталось. Давайте-ка это выясним.

Друзья рассказали, что до поверхности я добрался.

Сам я не помнил.

Мэг была частично парализована, Гроувер полпути тащил меня наверх, и может показаться странным, что вырубился именно я. Но что тут скажешь? Тот фа-минорный септаккорд из «Земляничных полей навсегда» дался мне труднее, чем я думал.

Зато я отлично запомнил свои горячечные видения.

Передо мной возвышалась прекрасная женщина с оливкового цвета кожей, ее длинные рыжие волосы были заплетены в косу, которая короной лежала на голове, серое платье без рукавов было легким, как крылья мотылька. На вид ей было около двадцати, но ее глаза напоминали черные жемчужины: свой яркий блеск – защитную оболочку, скрывающую невыразимые печаль и разочарование, – они приобрели не за одно столетие. Это были глаза бессмертной, видевшей закат великих цивилизаций.

Мы стояли на каменной площадке, у наших ног простиралось нечто вроде закрытого бассейна, наполненного лавой. Воздух был так раскален, что едва не плавился. От пепла щипало глаза.

Женщина воздела руки в мольбе. Ее запястья охватывали раскаленные докрасна железные кандалы. Она была прикована к площадке оплавленными цепями, хотя горячий металл, похоже, не обжигал ее.

– Мне жаль, – сказала она.

Я откуда-то знал, что она говорит не со мной. Я смотрел на нее чужими глазами. Глазами того, кому она только что сообщила нечто плохое, даже ужасное, хотя я понятия не имел, что именно.

– Я бы спасла тебя, если б могла, – продолжала она. – И ее тоже. Но я не могу. Скажи Аполлону, что он должен прийти. Только ему под силу освободить меня, хотя это… – она захрипела, будто ей в горло воткнулся осколок стекла. – Семь букв. Первая «л».