Николай Вязерский - Змей

– Не замужем она, сходи как проспишься, говорила тебя ждет.

– А как узнала, что я в госпитале по частям лежу, так и писать перестала.

– Отец ее запретил. Говорит, вернется калека, что делать будешь? Сходи, не калека ведь. Врачи то, что говорят?

– Да что они говорят. Они меня еще в госпитале схоронили, а я выжил. Потом сказали полгода – а я живой. Когда выписывали, сказали каждый год обследования проходить, да я не пойду к ним больше.

– Ну, как знаешь. А может и правильно. Одному переезжать сподручнее.

Ленька, а его теперь так все называли, все-таки председатель, уехал, а Володька зашел в дом, лег на старый Галькин сундук и уснул.

Снова все закружилось, вертолет, Женю выкидывает наружу, падение, врачи и голос… Тот голос, который ему приснился вместе с голосом матери, но на этот раз он говорил непонятные слова, на непонятном языке, и снова голос матери и они вместе повторяют эти слова и огонь, вертолет горит…Нет это не вертолет, это огонь, злой огонь, яростный, но что это горит? Не разобрать.

Старуху, мать Коли, с кладбища привели домой. На небольшие поминки после кладбища осталось человек пять. Из них двое забулдыг, да пара бабок, которые завсегда на поминки придут. Да еще священник местный, старичок. Он то и довел старуху до дома, выпил за помин души, да и ушел, перекрестив ее на прощание. Она как села у окна в передней избе, так и с места не сходила. Не плакала больше и не причитала, только в окно смотрела и молчала.

Водка закончилась быстро и забулдыги, поняв, что больше не дадут, а у хозяйки просить постеснялись, пошли по деревне стаканы искать. Бабки, тоже поев и выпив, да с собой захватив, что на столе оставалось, вскоре ушли. А старуха сидела и не сходила с места, она смотрела в окно, которое выходило на дорогу. Сколько раз она за последний месяц вот так смотрела на улицу, может вернется Коля, станет вот так перед окнами, и будет ждать, когда же мать увидит. Но уж теперь не вернется. Теперь точно не придет. Да и что ей теперь делать? Одна осталась. Вспомнился муж, как с фронта вернулся и неделю на станции жил, боялся без ног домой воротится. Как ей бабы рассказали, как пьет он на станции и спит на вокзале на полу, шинелью укрывшись. Как она пешком ушла на станцию и как рыдала, увидя его заросшего и грязного. Как домой его вернула, и жили потом душа в душу, и Коля родился. А теперь все, не будет больше счастья в ее бабской жизни. Он ведь и тот безногий муж ее, когда умирал, говорил, живи и радуйся, Кольку дождись, внуков дождись. А чему теперь радоваться, кого ждать, для кого жить? Убили всю ее радость, сыночка ее убили.

А Коля то, какой веселый всегда был, хоть и беспокойный. Все хулиганил. И жаловались то на него постоянно, то сарай с мальчишками сожгли, а то щенка на пасеку оттащили, того пчелы зажрали, а потом соседка прибегала, жаловалась. А как самих то не закусали пчелы то, было то им тогда по пять лет. А с Володькой то почудили. А где он Володька то, тоже должен уже прийти с армии, а может и пришел уже. Да нет, не пришел. Если бы пришел, то сегодня бы то же был. А может и был, да я старая не видела? Так мать же его была, да я-то ее ведьмой обозвала, обидела. Ой, дура я, дура. А Коля то, мой Коля, да как же я теперь. Причитала она про себя, потом на шепот перешла и все в окно смотрела. Темнело уже. Коров прогнали с пастбища, пестрая ревущая река протащилась под окнами. Большое стадо, коровы, потом овцы, и все то знают куда идти, по своим дворам расходятся. А хозяйки кричат их громко, звучно. А у нас пусто на дворе. Одной то мне не нужно было, да и тяжело. Как отец умер, так и продала коровку. Вот думала, Коля придет, новую коровку купим, поросят заведем.

Солнце садилось, деревня затихала. Кое-где в окнах появился свет. Старуха задремала, глядя в окно. Слезы уже не лились из ее впалых глаз. Снился ей муж, еще до фронта, на ногах, высокий стройный. И Коля маленький, лет пяти. Они играют в старом их доме, и он подбрасывает сына вверх и радуется, и Коля тоже смеется и радуется. И вдруг все замирает. И Коля уже взрослый в морской форме, красивый, блестящие ботинки, черные брюки, отглаженный гюйс на белой галанке, черные ленты на белой бескозырке, так он приходил в отпуск. Он стоит под окном, у палисадника, он смотрит на нее и тихо говорит: – Мама, я вернулся.

Ее бросает в холод, мурашки пробегают по всему телу, она очнулась. Отскочила от окна, замерла от страха. Уже темно. На улице лают собаки, вдалеке на столбе горит одинокий фонарь. А в ушах звенит его голос – «Мама, я вернулся». Страшно, очень страшно, она снова подходит к тому месту, где только что дремала, смотрит в окно и видит его под окнами, в форме, в бескозырке. Он стоит молча, смотрит на нее не отрывая глаз, а в голове звучит: – «Мама, я вернулся».