Евгения Сафонова - Кукольная королева

Ухмылка, с которой дэй смотрит на Гаста, кислее незрелых яблок:

– Я так понимаю, это означает «Таша напишет за меня сочинение, а я сдам его вам».

– Нет-нет, святой отец, чесслово, я сам всё напишу!

– Так что же тебе здесь не пишется, сын мой?

– Святой отец, я же не готов! Мне надо покопаться в книгах, наверстать пропущенное, изучить материал…

Сухие, как душа их владельца, пальцы дэя задумчиво разглаживают очередной разворот плотных желтоватых страниц.

Перед отцом Дармиори трепетала вся деревня. Но у всех бывают слабые места – и у пастыря таким местом был его племянник. В девичестве матушка Гаста, ныне жена прадмунтского старосты, звалась Дармиори-лэн; её старший брат долго злился, что сестра не возжелала последовать его примеру и посвятить жизнь служению Богине, но потом пришёл к выводу, что семья и ребёнок – это очень даже неплохо.

Сам ребёнок, к его большому сожалению, об этом прекрасно знал.

– Ладно, – странно зловеще изрекает дэй. – Иди. Напишешь про Вторую Раздельную войну.

Гаст мгновенно сгребает немногочисленный скарб в сумку, пока Таша грустно вертит в пальцах перо, думая о предстоящей работёнке.

– А на следующем уроке, – непринуждённо продолжает пастырь, когда класс оглашает задорный грохот освобождённой парты, – письменно изложишь мне содержание своего сочинения.

Гаст замирает, так и не закинув сумку на плечо – и завистливые взгляды одноклассников сменяют злорадные.

– Изложу содержание?..

– Тезисно, конечно. Но следуя подробному плану. Под моим неусыпным наблюдением, естественно.

От обиды Гаст чуть не давится воздухом.

– Это… это…

– Всего хорошего, Гаст.

– Это нечестно!

– Сам вызвался, сын мой.

«…так шестьсот лет назад закончилась Вторая эпоха Аллиграна.

Третья эпоха длится по сей день, и было в ней всякое (семь многолетних войн провинций, восстание Талира Чёрного и ужасная битва на Кровавой пустоши, свержение династии Бьорков и многое другое), однако историки сходятся во мнении, что это – самая мирная и благостная эпоха для жителей Долины».

Провожая взглядом Гаста, бредущего к выходу с обречённостью человека, которого за дверным косяком ожидает топор палача, Таша украдкой улыбается.

Всё же друг-оболтус – это не только домашние работы за двоих и тщетные попытки привить ближнему своему хоть капельку учебного рвения. Будь Гаст примерным мальчиком вроде неё самой, они бы оба, наверное, уже умерли со скуки…

Нырок из сна ознаменовался тем, что Таша открыла глаза, но темнота перед ними осталась почти такой же тёмной.

Подняв руку, она нащупала бархат капюшона, который точно не накидывала. Ответ на вопрос «зачем это понадобилось Арону» прояснился, как только Таша скинула плотную ткань с лица и ощутила на коже водяную прохладу. Где-то очень высоко ливень танцевал на мокрых листьях, но капли не стекали по листве – разбивались в пыль, влажным туманом оседавшую вниз.

Интересно, который час? Вокруг серый сумрак, и неба за лиственной крышей не видно…

– Полдень. Доброе утро.

Арон сидел за границей защитного круга, сложив руки на груди, прислонившись спиной к дереву. Рядом Принц мирно общипывал губами мох.

– Доброе, – спросонья голос её чуть хрипел. – Давно вы… так сидите?

– До рассвета я из круга не выходил, не беспокойтесь.

– Я не о том.

– Если волнуетесь, спал ли я – спал. Немного. Но до того два дня отдыхал в трактире, так что и об этом не беспокойтесь.

Таша потянулась, пряча смущение. Откинув капюшон с лица Лив, легонько потрясла сестру за плечи.

– Не думаю, что вы добьётесь успеха. – Арон сочувственно наблюдал за тщетными попытками разбудить неизменно спящую девочку. – Здесь замешана магия, и она не может проснуться… пока.

– Знаю. – Таша устало отвела с лица прядь влажных волос. Знать бы ещё, когда кончится это «пока»… – Значит, перекусим и едем дальше?

– Не хотите переждать дождь?

– Он надолго, похоже, – прислушавшись к животному чутью, резюмировала Таша. – А нам, я так понимаю, желательно скорее оказаться подальше отсюда.

– Резонно.

– Ничего, дождь небольшой и тёплый, не простудимся. – Она сонно потёрла глаза костяшками мокрых пальцев. – Я в дождь часто гуляла. Мама, правда, ругалась потом…

Слова сорвались с губ прежде, чем обдумались.

Слова должны были резануть болью, но боли не было. Лишь лёгкий укол в сердце да смутные воспоминания, всколыхнувшиеся в памяти: не ранившие, будто размытые дымкой многих минувших лет.