Владислав Стрелков - Памяти достойны (СИ)

Война — страшное слово. Нам, выросшим в мирное время, она кажется не такой, как помнят её ветераны и знают воевавшие в Афганистане и Чечне.

С детских лет мальчишки играются в "войнушку". Бегают с игрушечным оружием и криками: "Та-та-та", "Ты убит, куда встал?", "А я на новенького". Вырастают пацаны, меняются игры, и теперь уже играют на компьютере в стрелялки, где опять и опять на "новенького". И не понимают мальчишки, что на войне нет такого понятия, что там, на "новенького", уже придёт другой…

Война — в этом слове я вижу вспышки взрывов и кровь, слышу рёв атакующих и стоны раненых. Смерть в этом слове. Похоронки, и извещения — пропал без вести.

Сколько тех, кто не вернулся с той войны? Сколько, оставшихся на полях сражений? Неизвестных и непогребённых.

В первый раз далёкая война коснулась меня, когда ещё курсантом, при земляных работах на аэродроме, наткнулись на захоронение. Костяки в истлевших гимнастёрках запомнились навсегда.

И запомнилось странное, пока непонятное чувство.

А на праздник Победы мы стояли в оцеплении. Ветераны шли по Минску к площади Победы под звон орденов и медалей. И опять это чувство.

Я не воевал. Родился через двадцать шесть лет после победы. Тогда почему ломит грудь? Почему снятся сны, где в отчаянной атаке, вместе с бойцами в выбеленных солнцем гимнастёрках, я рвусь навстречу смерти?

Что это?

Мой дед вернулся с войны после тяжелого ранения. Его я плохо помню, умер, когда мне было пять лет. Второй дед не воевал. Был мастером-оружейником. Просил отправить на фронт, но не отпускали. С горя пил, видя, как соседям приносили похоронки.

Так почему снятся такие сны? Почему в груди ком, когда смотрю фильмы о войне?

Я не воевал, но я знаю, что это за чувство.

* * *

Трасса петляла среди лесных массивов и редких полей сменялись маленькими речушками и болотистыми низинами. Ещё не совсем старая девятка шустро летела по дороге, обгоняя тихоходные фуры и автобусы. Надо было торопиться, так как до города ещё километров сорок, а там пока до аэродрома доберёшься. Олег думал, подпевая льющейся из динамиков песне.

— Всё, в последний раз меня вызывают так категорично. Решено — слетаю в последний раз, а там сам уволюсь, к чертям. Хоть успею пилотаж отработать и на соревнованиях выступлю нормально, без спешки, и оглядки на основную работу. А работу найду. Петрович намекал, что нужен пилот в одну из частных компаний.

По радио начали транслировать новости. Чернов обогнал медленно ползущий автобус и мгновенно разогнал ладу до ста двадцати. После модернизации, а именно после того как один умелец поставил "приоровский" движок, девятка стала похожа на истребитель.

Тут он выхватил из потока новостей следующее:

"… И последнее — поисковым отрядом "Память", найден самолёт И-16, сохранившийся с Великой отечественной войны. Самолёт подняли из болота, куда он упал в сорок первом году и пролежал шестьдесят девять лет. При первом осмотре, специалисты отметили, что все детали двигателя и фюзеляжа очень хорошо сохранились, и после подъема, самолет собираются восстановить…"

— Интересно — подумал Олег, уменьшая громкость радио и притормаживая. Впереди стояли машины.

— Этак я опоздаю! — Выругавшись, сказал он, глядя на огромную пробку, уходящую по дуге вперёд.

Мимо его лады прошли строем молодые парни, одетые в камуфляж. Впереди шёл седой поджарый мужик, в выцветшем комке, с пятнами от когда-то больших звёзд на погонах. Этот отряд свернул с дороги. Олег пригляделся — там был съезд с трассы. Малозаметная грунтовка начиналась огромной лужей, затем ровная песчаная дорога уходила в лес почти под прямым углом к трассе. Чернов почесал затылок и достал навигатор.

— Чёрт! — Олега взяло зло на несовершенство чертовых навигаторов, и на то, что он застрял в пробке на земле. Как же хорошо в небе! Там пробок не бывает, если, конечно, диспетчера не подведут.

Тьфу-тьфу-тьфу!

Сунул руку в бардачёк, где имелась пара атласов автомобильных дорог. Первым лежало современное издание, но имелось и старое, выпущенное ещё в советское время. Чернов открыл и нашел нужное место на карте.

— Мля. — Он отбросил новый атлас, открыл ветхие страницы советского издания и довольно улыбнулся, — надо было сразу в него смотреть.

В старом атласе трасса была обозначена как простая дорога, но главное, что была та самая грунтовка, что уходила от дороги в лес. Через шесть километров грунтовка упиралась в деревню Глушки, а от деревни, к северу уходила уже нормальная дорога, и, судя по атласу, получался объезд, по которому он сможет обойти пробку.