Даниил Маринов - Конюхиада

А кто бы знал, что глубина сознанья,

Рисующая мир глазам и чувствам,

Что создает блаженства и страданья,

Создаст от жизни пепельные гурты.

И эти гурты, опоясав волю,

Измазав сажей высоту красот,

Нам издают преград ряды на поле,

На поле легких и воздушных нот.

Одним из тысячи в летящей быстроте,

Сменяющей десятки поколений,

Родился злой пример в божественной игре,

Чтобы поддерживать баланс материй.

Доспехами облатанный сиял.

И в черных рукавах ранений:

Истлел безликим образом запал.

В глухие гущи полевых растений.

Об этих гущах, и примере этом,

Пойдёт в дальнейших строках разговор.

Вчитайся, средь убогого сюжета,

Возможно, приласкает что-то взор.

I

Начать пристойно с громкой единицы,

Хотя и скучен как казалось персонаж:

Родился в нем цветок певучей птицы,

Но всё испортил гадкий эпатаж.

В его руках стреляют пальцы в нити,

Что издают протяжно-гулкий стон.

И он, лишь словоблудством на граните

Искусства и наук, построил песен звон.

В десницах лютня, задан слог в речах,

Он перебранный и лукавый слог.

Его одежды – желтый цвет в очах!

А волосы – огнем горящий стог!

Ухмылка осеняет лик причуды,

Теперь он шут – дорога в пустоту.

Он в голове рождает песен груды.

И груды эти отдает пруду.

А этот пруд – умы живых людей

Они всё это слышат и скрипят,

Не оценив задумок и затей.

Но шут всё дальше – юмор в полымя.

– Слетай колпак! Пляшите ноги разом!

Сыграй рука бесовскую гурьбу!

Танцуйте люди, да помрите сразу!

Все отдохнем на дьявольском пиру! –

С таким распевом пляска на рассвете,

Будила быстро, спящих в деревнях.

И польку буйну, словно дикий ветер,

Танцуют жертвы, позабыв себя.

И много было громких заявлений,

И много устрашающих угроз,

Но песнодел плевал в людски затеи,

И продолжал свой шутовской разнос.

Рифмует он обычность предложений

И каждое воспето им под ритм.

Послушав это – ожидай мигрени,

Вот истый демон слуховых перин!

Однако можно умалить безумье,

Для этого не надо долгих слов.

Вы назовите имя без изюмен.

И чёрт замолкнет немостью волов.

Но в этом вся загвоздка и зарыта —

Названье скрыто шторами времен.

Скажу вам тайны сущность по секрету,

Зовут несчастье Вакхаларион.

За неимением моей подсказки,

Придумал королек другой подход:

"Раз руки у шута с игрой в завязке —

Отправим шею на ужасный эшафот".

И получилось так: в порыве песнопенья,

Глухой палач застиг шута в миру,

И взмахом топорова оперенья,

Окончил музыкальную игру.

Но наш бесенок был не прост уменьем:

Он обогнул летящую беду.

Изящным и проворным уклоненьем,

Певец избегнул скору смерть свою.

Не унывал топор от неудачи,

Ударам следует разящий древопас,

Пришел второй замах в бедро стремящий,

И гибкий стан певца уже не спас.

Открылись внутренние вещи свету,

И кровь поцеловала землю в миг,

На части две распалось красной лентой

Тело, а губы исказил гремячий крик.

Но быстро боль и ужас уметнулись

С лица трагичного, вернулась смеха пьянь.

И на руки вставая между улиц,

Шут побежал пугать собой мирян.

Уж не разбудит нынче на рассвете,

Не пляшут ноги с головой в разлад.

И только сказки в стихотворье эти,

О глупостях заброшенных твердят.

II

О первом вы услышали, теперь

Пройдемте дальше, чтец немногогласный,

Я покажу вам повести своей

Основу демонических соблазнов.

Его участник, что есть главное лицо,

Огромнее в физических началах.

Жестокое и злое полотно,

Его деяний в жизненных анналах.

Он беспристрастный клин, одернутый в доспехи.

В руке его кровава булава,

Навершие из лиц, их выраженья – вехи.

Их выраженья основные завсегда:

Там вы найдете радость и печаль,

В металле отражённый ликом страх,

Злость, интерес и омерзенье невзначай,

Запрятались в железе, на устах.

Ковалось смертоносное оружье,

Из сотен человеческих смертей.

В аду ловились алчущие души

Для убиения живых людей.

Чело блистало шлемом из металла,

И шелом в форме двух рогов сиял,

И очи призакрыты тканью алой,

Чтобы не видеть смерти карнавал.

Но то, что было до кровавой песни:

Даёт определение всему.

Вернёмся на десяток лет и взвесим,

Поступков человечьих кутерьму.

Его прозвал я рыцарем Невзгоды.