Юрий Елисеев - Жизнь начинается после смерти

Поселившись во дворце в одной из гостевых комнат, предназначенных для высших особ, я обнаружил у входа в моё новое жилище, симпатичного молодого служку, отзывающегося на имя Джакомо. Приветливый молодой человек предложил свои услуги гида и мы совершили длительную экскурсию по Ватикану.

– Вы, наверно видели, фильм про иллюминатов? – сказал мой гид печальным голосом.

– Кажется «Ангелы и Демоны». – догадался я, поняв о чём он.

– Да, ловкая подтасовка правды и вымысла. Ложь одетая в красивые одежды.

– Это точно, – согласился я. – Намешали всего, что только можно… Поизощрялись в знании истории искусств, с особым цинизмом прикончили нескольких кардиналов, а в конце не забыли про «Частицу Бога» и устроили теракт с применением последних научных открытий.

– Смешно у вас получилось пересказать то, что меня очень опечалило.

– Ну извини, я по жизни циник. – признался я.

Мне стало неловко за то, что я, ненароком, задел за самые печальные струны его души. Всё о чём я болтал походя было очень значимо для него и он искренне страдал от искажения святой истории. Поэтому больше мы не касались этой темы.

Территория Ватикана оказалась не такая большая, как мне поначалу казалось вначале, и к вечеру, обойдя государство по периметру, осмотрев достопримечательности и то, что, обычно не показывают туристам, мы уже сидели в местном кафе, уставшие, но довольные. Расставаясь возле дверей своих апартаментов, я поблагодарил Джакомо и отправился спать.

Всю ночь мне снилась Сикстинская капелла, Ватиканские сады, Пинакотека и длинная средневековая стена, что прикрывала анклав с севера. Я метался среди зданий, бегая по дорожкам сада в поисках выхода и везде натыкался на высоченную стену, которая выростала передо мной везде: и с севера, где она действительно была, но и с юга, востока и запада, где её быть не могло – кругом была стена…

Меня разбудил перфоратор, бесцеремонно вошедший в мой мозг, вместе с реальностью бытия. Я сбросил с себя последнюю оторопь и сжавшее сердце напряжение, поблагодарил придурка с дрелью и быстро одевшись вышел на балкон. Передо мной было благословенное итальянское утро, притаившееся в тенистых садах и на солнечных крышах Ватикана. Стена уже не была такой зловещей и бесконечной. Я вздохнул чистый влажный воздух полной грудью. Красота!

В половине десятого за мной зашёл помощник монсиньора и проводил к знакомым дверям с вензелем папы Пия lX. Пьетро Пролина сидел на своём месте и на столе перед ним лежал запаянный пенал с печатью Бенедикта XVI.

– Здравствуйте, проходите, садитесь. – начало его разговора подняло меня в иерархии отношений на недосягаемую для меня высоту. До этого мне позволялось только стоять.

Я сел на краешек старинного стула и выжидательно посмотрел на секретаря Священного Престола.

Монсиньор между тем подняв со стола пенал протянул его мне.

– Вот этот футляр вы передадите лично в руки Джилорамо Савонароле. Берегите его и если что, – вы меня понимаете, – футляр не должен попасть в чужие руки. Жду вас с ответом обратно. В следующий раз звоните прямо мне. – с этими словами секретарь протянул мне визитку с папскими атрибутами.

Обратная дорога была похожа на бег с препятствиями: из Шереметьева я поехал прямиком в парк, а там, войдя в Астрал и преодолев все контрольные точки трёх миров, очутился на берегу Ахерона. Старик Харон увидев жетон, только крякнул, но не задавая лишних вопросов, быстро перевёз меня на другой берег. Получив положенную плату, он спросил своим простуженным голосом:

– Это за какие заслуги дают такие пропуска?

Он подозрительно поглядел на меня, но было видно, что сгорает от любопытства.

– Сам не знаю, старик. Наверно есть за что. – ответил я уклончиво. Старик был не болтлив, но воды Ахерона не вызывали у меня доверия. Они всё что-то шелестели, что-шептали и вполне могли сболтнуть что-нибудь лишнее.

– Ты стал вполне самостоятельным! – воскликнул дед Михаил, похлопывая меня по спине, словно старого товарища. – Красавец! Я горжусь тобой!

В Лимбе, на террасе было много народу, но того, кто был нужен, я не видел.

– Он не подвёл. – услышал я голос Данте, который, словно вырос из под земли и лишний раз показал, свою удивительную способность узнавать обо всём непостижимым образом и появляться будто из воздуха. Мне даже показалось, что за ним тянется шлейф золотистого свечения, характерного лишь существам божественного происхождения. «Полубог» сошёл со своего пьедестала и, подойдя ко мне, протянул руку. Я подумал, что поэт приветствует меня и протянул свою в ответ для рукопожатия, но Данте покачал головой и сказал лишь одно слово.