Владислава Николаева - Непростые смертные

Он мог отказаться прийти. Не будь он подозрителен, не дожил бы до своих лет. Ефим Степанович вспомнил, что нужного человека не раз пытались прикончить, пользуясь и более благовидными предлогами, чем просящий о последней встрече старик. Веру вселяло только то, что пуглив он не был. Подозрителен, но не пуглив.

Пиип… пиип… пиип… пииип…

Клаве ведь не придёт в голову попытаться избавиться от него? У неё вряд ли получится… да и вообще Ефиму Степановичу нужно было увидеть его напоследок…

Пиип… пиип… пиип… пииип…

Ефим Степанович не боялся за свою жизнь. Её осталось совсем немного. Лишь расточительный человек станет убивать того, кто и так скоро умрёт. До смерти был не месяц, не неделя. Смерть была даже не вопросом дней. Ефим Степанович готов был умереть прямо сейчас, но ему нужно, нужно было увидеть его напоследок. Только это останавливало.

Пиип… пиип… пиип… пииип…

Ефим Степанович уловил краем глаза открывающуюся дверь. Всего лишь Клава. Обычно он был рад дочери, но сейчас было поздно. Связи с миром живых обрывались. Он больше не принадлежал ему. Он подписал бумаги, сообщил ей свою последнюю волю, последнюю просьбу, больше ему нечего было ей сказать. Клава улыбнулась ободряюще, но не переступила порог. Ефим Степанович с трудом мог поворачивать голову. Увидел дочь мельком. Она только убедилась, что он не спит и ушла.

Пиип… пиип… пиип… пииип…

Запахи лекарств так далеки от свежести… Ефим Степанович закрыл глаза, а когда открыл— увидел крепкую загорелую руку, перевитую сизыми венами, сомкнутую вокруг верхней перекладины стула. Ефим Степанович взволнованно подобрался и поморщился от боли в груди.

Посетитель тем временем сел на стул, небрежно облокотился на левое колено. Он терпеливо ждал, пока сердце Ефима успокоится. Для него он был просто Ефим. Пронзительные на тёмном от загара и старости лице голубые глаза равнодушно скользили по обстановке. Его силуэт был в ней контрастным тёмным пятном. Он не снял свой чёрный плащ. Ефим знал, что он не тронет умирающего, но в первый момент, едва успев обрадоваться, испугался. Пронзительные голубые глаза. Хозяин подышал часто, комично раздувая щёки, однако тут было не до смеха. Ефим понял, что до последнего не рассчитывал, что приглашённый явится. Но вот он здесь. Редкая удача.

Мужчина ещё подышал. Не хотелось заставлять приглашённого долго ждать. Он пришёл, но как пришёл, так и уйдёт. Если Клава ничего не попытается сделать. Покушаться на него всё равно что рубить сук, на котором сидишь, и сук тот над самой пропастью. Кажется, он говорил об этом дочери. Её путь только начинался. Её сметут, если тёмных не будет отвлекать более заманчивая цель – он.

Пиип… пиип… пиип… пииип…

Ефим вздохнул. Голубые глаза на аристократически снисходительном и философски равнодушном лице смотрели на него. В самом Ефиме никогда не было этой холёной загадочности. В сущности он был простым порядочным светлым, одним из многих… но, к сожалению, не таких уж и многочисленных, как тёмные.

Удивительно, что он пришёл.

Пиип… пиип… пиип… пииип…

– Здравствуй, – от чистого сердца, но немного задыхаясь, сказал наконец Ефим.

Гость воздержался от пустых пожеланий. Ефим не обиделся. Желать здоровья умирающему – лицемерие.

– Рад, что ты пришёл.

Гость кивнул. Ефиму потребовалась минута, чтобы восстановить дыхание. Ему нужны были силы, отчаянно нужны! На последний разговор. Досада заставляла сердце биться тревожно, и это было больно.

– Знаешь… я… в глубине души я был уверен, что ты не придёшь… точно знаю – мне необходимо рассказать тебе… многое, но в голове ни одной путной мысли.

Лицо и поза гостя не изменились.

Ефима воодушевляло его терпение. В остальном им овладела паника – с чего начать? Единственное, что он знал точно – его рассказ будет откровенным.

– Да… вот и прошла жизнь… Помнишь, как мы встретились впервые? Кажется, случайно… хотя однажды мы бы всё равно встретились. Случайно, да… здесь, пожалуй, тебе видней, случайно или как… Я ещё почти ничего не знал о тебе и прочих. Сколько мне было? – Семнадцать, должно быть. Шёл тысяча девятисотый. Сказать кому сейчас, на ум придёт лишь учебник истории, а не живые лица… а для меня, для меня тысяча девятисотый сплошные лица… молодые лица с горящими глазами… контрастные плакаты на каждой вертикальной поверхности, красный, чёрный и белый, никаких полутонов… никаких компромиссов… Ровесники батрачили, крутились как могли… но то простые люди. Эту работящую нетерпеливую толпу приводили в движение несколько пришедших в Совет молодых наследников… как-то вышло, что именно в тот год их оказалось особенно много. Тогда я посчитал это хорошим знаком, все эти энергичные ребята: Феликс, Резо, Аника, Санька, Казимир… к слову, и Тариан… и Виктор… и другие, проявившие меньше интереса к революции… вспоминаю себя в тот год – столько неуёмной энергии, столько силы… на ногах ночи напролёт, не чувствуя потребности во сне…