Джин Вулф - Меч и Цитадель

Убедившись, что хакаля не обогнуть, а подъема дальше, наверх, нигде поблизости нет, я уж хотел было плюнуть да повернуть обратно, но тут выскользнувший из хижины ребенок уверенно, однако не без опаски, глядя на меня одним только правым глазом, подошел ближе и в недвусмысленной, понятной всякому и всякому попрошайке известной манере протянул ко мне крохотную, невероятно грязную ладошку. Возможно, в лучшем расположении духа я бы расхохотался при виде несчастной крохи, столь робкой и столь приставучей, но тогда просто бросил в перепачканную ладонь пару аэсов.

Вдохновленный успехом, ребенок отважился заговорить:

– Моя сестра больна. Очень больна, сьер.

Судя по тембру голоса, то был мальчишка. Как только он повернул ко мне голову, я смог разглядеть, что его левый глаз вспух и заплыл, пораженный какой-то заразой, а из-под сомкнутых век, засыхая на щеке, сочатся слезы пополам с гноем.

– Очень, очень больна, сьер.

– Да уж, вижу, – ответил я.

– О нет, сьер, отсюда не разглядеть. Но если хочешь, можешь сквозь дверь заглянуть – ее ты не потревожишь.

И тут мальчишку окликнул человек в потертом кожаном фартуке каменщика, грузно шагавший по тропке вверх, к нам:

– Что там, Иадер? Чего ему нужно?

Мальчишку вопрос, как и следовало ожидать, перепугал до утраты дара речи.

– Я спрашивал, как проще всего попасть в нижнюю часть города, – сказал я.

Каменщик не ответил ни слова, однако, остановившись примерно в четырех маховых шагах от меня, скрестил на груди руки, с виду не уступавшие твердостью тем самым камням, из которых складывали стены. Казалось, он не на шутку рассержен и не доверяет мне, но отчего – неизвестно. Возможно, мой выговор выдавал пришлого с юга, а может, причиной послужила одежда, отнюдь не роскошная и не причудливая, однако явно свидетельствовавшая о принадлежности к иному, высшему слою общества.

– Уж не посягаю ли я на частную собственность? – спросил я. – Этот участок твой?

Ответа вновь не последовало. Как бы он ни относился ко мне, ясно было одно: на его взгляд, никакое общение между нами невозможно. Обращаясь к нему, я словно бы обращался к скотине, причем вовсе не из разумных – скорее, так погонщик кричит на волов. Что до него самого, ему моя речь также казалась «разговором» зверя с человеком, чем-то вроде рыка да воя.

Не раз и не два замечал я, что в книгах подобных тупиковых положений не возникает никогда: авторам их невтерпеж подтолкнуть повествование дальше (сколь деревянным оно ни будь, сколь ни скрипи колесами, будто телега рыночного торговца, направляющаяся всего-навсего в запыленные деревушки, где сельская местность утрачивает весь шарм, а городских удовольствий не найти днем с огнем), и посему этакому непониманию, этакими решительным отказам от переговоров в них места нет. Наемному убийце, приставившему кинжал к горлу жертвы, непременно нужно обсудить с нею сложившуюся ситуацию от начала до конца, в любом угодном жертве (либо автору) объеме. Пара влюбленных в жарких объятиях также готова откладывать «удар кинжалом» до лучших времен как минимум в той же мере, если не в большей.

Увы, в жизни все обстоит иначе. Я таращился на каменщика, каменщик – на меня. Я готов был убить его, однако сомневался в успехе: во-первых, на вид он казался человеком необычайно сильным, а во-вторых, при нем вполне могло оказаться оружие, а в убогих хижинах по соседству – его дружки. Между тем он словно бы готовился сплюнуть наземь, мне под ноги, и в таком случае я наверняка заколол бы его, накинув ему на голову свой джелаб. Но нет, плевать каменщик не спешил, и спустя еще пару минут нашей игры в гляделки мальчишка, очевидно, понятия не имевший, что происходит, вновь подал голос:

– Загляни в дверь, сьер. Сестру ты не потревожишь.

Охваченный страстным желанием доказать, что не солгал, хотя и его собственный вид оправдывал попрошайничество в полной мере, он даже осмелился слегка потянуть меня за рукав.

– Я тебе верю, – сказал я, но тут же понял, что тем самым наношу ему нешуточное оскорбление, показывая, будто не верю его словам даже настолько, чтоб проверять их.

Наклонившись к двери, я устремил взгляд внутрь, но, глядя с залитой солнцем тропки в полумрак хакаля, поначалу не разглядел почти ничего. Солнце светило мне прямо в спину. Почувствовав затылком натиск его лучей, я осознал, что сейчас каменщик может совершенно безнаказанно напасть на меня сзади.

Комнатка, при всей ее тесноте, оказалась вовсе не захламленной. На куче соломы у дальней от двери стены лежала девочка. Болезнь ее достигла той стадии, когда к больному уже не испытываешь никакой жалости, когда он внушает один только ужас. Лицо девочки казалось черепом, туго обтянутым кожей – тонкой, полупрозрачной, словно кожа на барабане; губы не прикрывали зубов даже во сне; от выкошенных жаром лихорадки волос остались лишь жидкие пряди.