Джин Вулф: Цитадель автарха

Мне никогда не доводилось видеть войну, я даже не говорил о ней ни с кем, кто ее видел, но я был молод, знал кое-что о насилии и поэтому думал, что война – это не больше, чем просто новые ощущения, как, например, ответственный пост в Траксе или, скажем, побег из Обители Абсолюта.

Нет, война – не новое ощущение, это целый новый мир. Его обитатели отличаются от человеческих существ больше, чем Фамулимус и ее друзья. Там свои особые законы и даже другая география, в соответствии с которой незначительные холмы и низменности приобретают важность крупных городов. Как наш Урс носит чудовищных Эребуса, Абайю и Ариоха, так в мире войны бродят монстры, называемые сражениями, отдельные клетки которых – это личности, но у них есть своя жизнь и собственный интеллект, и к ним приближаешься сквозь сгущающийся сон предзнаменований.

Однажды ночью я проснулся задолго до рассвета. Все вокруг казалось притихшим, я испугался, что ко мне незаметно подкрался противник, поэтому сознание предостерегло меня об угрозе. Я поднялся на ноги и огляделся. В ночной тьме терялись очертания дальних холмов. Я стоял в зарослях высокой травы, где вытоптал себе лежбище. Слышался стрекот сверчков.

Мой взгляд заметил нечто странное в северной части небосклона, какую-то вспышку фиолетового света, как раз на линии горизонта. Я вгляделся в точку, из которой исходил этот свет. Когда я уже убедил себя, что то был лишь обман зрения или побочный эффект от снадобья, которое мне дали в доме старейшины, чуть левее той точки, на которую я смотрел, вспыхнул ярко-пурпурный отсвет.

Я продолжал наблюдать целую стражу или дольше, за что иногда получал вознаграждение в виде чудесной картины таинственной игры света. Убедившись наконец, что эти световые явления происходят далеко от меня и не приближаются, а частота их не изменяется, составляя в среднем пять сотых от частоты моего сердцебиения, я снова лег. К тому времени я окончательно проснулся, поэтому явственно ощутил сотрясение земли под собой, хотя и очень слабое.

Когда я снова открыл глаза утром, земля перестала дрожать и фиолетовое свечение пропало. Я старательно наблюдал за небом на горизонте, но ничего тревожного не заметил.

Я не ел два дня, но не был голоден, хотя знал, что сил осталось немного. В тот день я дважды натыкался на маленькие разрушенные до основания домики и заходил в каждый из них в поисках пищи. Если там что-то и оставалось, то все давным-давно забрали другие посетители, и даже крысы ушли. Во втором доме был колодец, но много дней назад туда бросили что-то мертвое, и в любом случае я не мог бы добраться до вонючей воды. Я пошел дальше, мечтая о питьевой воде и прочной палке – на нее можно было бы опереться вместо тех гнилых деревяшек, которыми приходилось пользоваться. Когда в горах я использовал в качестве палки «Терминус Эст», я понял, насколько легче с ним шагать.

В полдень я вышел на тропу и дальше продвигался, не сворачивая с нее, однако вскоре услышал топот копыт. Найдя укрытие, я стал наблюдать за дорогой. Секунду спустя на холм выехал всадник и проскакал мимо. Я видел его лишь мгновение, но успел заметить на нем доспехи, какие носят командиры димархиев Абдиеса, однако капюшон всадника был красного цвета, а не зеленого, шлем был украшен козырьком, похожим на клюв. Кем бы ни был этот всадник, экипирован он был отменно. С морды его коня летела пена, но он мчался во весь опор, будто только что на бегах опустилась стартовая хлопушка.

Раз мне повстречался один всадник, то могли быть и другие. Но никто больше не появлялся. Я долго шел в тишине, нарушаемой только пением птиц. По дороге я не раз замечал следы, указывающие на то, что здесь водится много дичи. Затем, к моему неописуемому восторгу, тропа вывела к ручью. Я нашел место поглубже, где дно было устлано белой галькой, заметил пескарей, прыснувших в разные стороны от моих сапог, – верное свидетельство чистоты ручья. Стекавшая с горных вершин вода была холодная и приятная на вкус – она еще хранила память о снеге. Я пил и пил, не в силах оторваться, потом вошел в воду и вымылся. Освежившись и одевшись, я вернулся на то место, где тропа пересекала ручей.