Валерий Большаков - Новый путь [litres]

– Ты – Личо Джелли? – хладнокровно спросил Платек.

– Я – Личо Джелли, – признал хозяин виллы.

Томаш медленно откачнулся к несгораемому шкафу, и ствол пистолета последовал за ним, зорко и опасно чернея дулом.

«Личо стар, былая выучка ушла в жирок, – напряженно думал поляк. – Рука устанет держать тяжелый «кольт», опустится… Выгадаю мгновенье…»

– А это не то ли золото, что фашисты-усташи стяжали у Карагеоргиевичей? – усмехнулся он.

– Остатки! – довольно хохотнул Джелли и тут же напрягся. – Ты мне тут зубы не заговаривай! – Ствол качнулся вверх. – Руки за голову!

Платек послушно сложил ладони на затылке.

– Тебя называют «Кукольником», – неспешно заговорил он. – Ты дергаешь за ниточки нужных марионеток в правительстве, в церкви, в армии… А кто твой кукловод? Сатана?

Пальцы скользнули за шиворот, нащупывая рукоятку стилета.

– Ну, я еще не настолько велик, чтобы заинтересовать силу, которая творит добро, всему желая зла, – усмехнулся Личо. Дрогнув, пистолет мелкими толчками пошел вниз, мотнувшись в сторону двери. – На выход! Ты и так испортил мне кресло мозгами Чезаре. Не хватало еще, чтобы твои извилины заляпали мой кабинет!

Томаш мягко улыбнулся – и метнул стилет. Тонкое хищное жало вошло в шею Джелли по рукоять. «Кукольник» заклекотал, две пули ушли в пол.

– Во имя Господа! – сурово сказал Платек. – Изыди!

Личо грохнулся на колени, силясь вымолвить хоть слово, но лишь кровь стекала по его губам. Качнувшись, он пал ниц перед бывшим нумерарием.

Томаш выдернул нож и аккуратно вытер его об голубой костюм Джелли. Собрав пожитки и добычу, он вышел в коридор, переступив труп. И ничего не провернулось в душе, требуя покаяния.

«Надо поискать в подвале, – решил Платек. – Грешное золото пойдет на святое дело… С Рождеством тебя, Мазуччо!»

Пятница 26 декабря 1975 года, день

Первомайск, улица Дзержинского

Солнце село, и сразу стало темнеть, словно в надзвездных сферах притушили свет. Комковатая белёсина туч даже закату не дала разгореться – хмарь по окоему едва затеплилась нежным малиновым сиянием и тихо угасла, неразличимо сливаясь с серым маревом.

С такой печальной подсветкой небес можно было ожидать унылой пустынности, но нет, градус настроения первомайцев упорно полз вверх – все жили кануном. Прохожие торопливо таскали елочки, обвязанные шпагатом, затаривались шампанским и мандаринами, а молоденькие продавщицы будто позировали между витрин, разрисовывая стекла красноносыми Дедами Морозами да елочными игрушками, свисающими с колючих веток.

Вот целая «Татра» проехала с новогодними деревцами, аккуратно выложенными в кузове, – ходкий товар у перепада лет…

Хлопнула дверь, и я оттолкнулся от подоконника – мама обещала принести полную сумку мандаринов. Урождались эти оранжевые мячики как раз под Новый год…

Пришла Рита, улыбнувшись мне как-то косовато. Я помог снять беличий полушубочек, и девушка зябко потерла ладони.

– Замерзла! – воскликнула она нарочито веселым голосом и шаловливо прижала руки к моей груди. – Ух! Ты как печка! Я погреюсь, ладно?

– Грейся, – улыбнулся я, прикрывая пальцами ее ладоши.

В лице Сулимы что-то неуловимо дрогнуло, и она неловко высвободила руки.

– Я поняла, почему ты такой… молчаливый. – Рита опустила ресницы. – Видела сегодня Ларису…

– Дворскую? – спокойно уточнил я.

– Ага… Она мне рассказала… – Подружка замялась, в смятении сплетая и расплетая пальцы. – В общем… Ну… Ну, что у Инны появился другой!

– Я знаю. – Мне было нетрудно говорить правду, которая из страхов, раздумий и переживаний соткалась в горестную быль.

– Знаешь? Что, Инка звонила?

– Нет. Я их видел, обоих. И Инну, и ее новое увлечение.

И без того большие Ритины глаза округлились в огромные.

– Они… целовались? – задохнулась девушка.

– Нет, – двинул я уголком рта. – Они раздевались. И очень увлеченно.

Сулима вспыхнула вся, даже шея зарозовела.

– Это… в Москве? – пролепетала она.

– На «Мосфильме», – кивнул я.

– Мишенька… – прошептала Рита жалостливо. – И что теперь делать?

– Ничего, – пожал я плечами. – Переживу как-нибудь.

Совершенно не думая ни о чем плотском, я привлек девушку к себе, и она послушно прижалась. Уютно уложив голову на мое плечо, Сулима всхлипнула.

– Чего ты? – Мои пальцы ласково перебрали ее короткие пряди.

– Тебе же плохо… очень…

– Да все уже, – сказал я успокаивающе. – Переболел.