Генри Олди - Всё бывает [СИ litres]

Свобода, сила, смерть. Я – смерть.

Ты ошиблась, Каллироя. Кто угодно ошибся бы.

Я не смерть, я смертность. Знание свободы о том, что существуют узда и кнут. Знание силы о своей слабости. Бессмертие, знающее о своих пределах. Доспех, признающий свою уязвимость. Победа, которая со смирением принимает существование поражения. Ты сделал все, что мог, затем все, что должен, и теперь уступаешь тому, что превыше тебя. Нет в этом позора, нет и поражения.

Если сила знает о бессилии, а свобода о плене, если они живут как сила и свобода, несмотря на это знание, тяжесть которого превыше Олимпа, упавшего на плечи – не все ли равно, когда сила надломится, а свобода споткнется? У радуги два конца, иначе не бывает.

Я не зло и не убийца. Я Убийца Зла.

Не удар, но память об ударе.

Не Персей, память о Персее. Не кривой меч Крона, а воспоминание о мече. О том, как адамантовая гибель, закаленная в крови и семени бессмертных, послужила рождению. Казнь сделалась повитухой. Насилие – помощью, приговор – спасением. Ненависть – милосердием.

Рождаясь, месть распалась на три части, перестав быть местью. Химере повезло меньше, она распалась не при рождении.

Действительно ли ты промахнулся, о Персей, не знающий промаха? Или твоя рука, сын Зевса, управляя острым клинком, оказалась мудрее юношеского разума?! Та же рука подобрала с песка дитя, беспощадность подняла и унесла беспомощность – вместо того, чтобы бросить квакающий кусок мяса на поживу солнцу, ветру, птицам. Та же рука, что принесла ребенка в Эфиру и отдала старому хитрецу, надеясь, что смертность выживет здесь, вырастет, исчерпает отпущенный срок до конца.

Ты ведь смертен, Персей, как и я? Говорят, боги клялись черными водами Стикса не вмешиваться в твою жизнь до самого ее конца. Говорят также, что и ты поклялся не вмешиваться в жизнь богов. Я не верил досужей болтовне; сейчас верю. Если я скажу во всеуслышанье, что я – сын Медузы Горгоны, а роды моей матери принял никто иной, как великий Персей, мне тоже не поверит ни одна живая душа.

Я был рожден второй Химерой. Первая Химера не тронула меня у храма, почуяв родственную душу. «Химера!» – кричали аргосцы, мечущиеся в огне, когда я пролетал над ними верхом на Пегасе. Что ты говоришь, Каллироя, любовь моя? Медуза вынашивала месть? Меня не было на Эрифии, когда ты делилась с Хрисаором рассказом о нашем рождении. Теперь я – Хрисаор, трехтелый Хрисаор Золотой Лук. Ему доступно все, что известно мне; мне известно все, что знает он. Повтори еще раз, океанида, мать моего сына: «Медуза вынашивала месть…»

Месть – химера.

Золотая уздечка, изготовленная для меня чужими руками. Ради химеры сойдутся в битве боги и чудовища, ради химеры погибнут люди, и кто-то опять будет смотреть в небо, сжимать кулаки в бессильной злобе и шептать: «Убью! Я тебя убью!»

Цепь зла, звено за звеном. Не справиться, не разорвать.

Я Беллерофонт, Убийца Зла.

Я – память об ударе. Моя природа – воспоминание о мече. О насилии, обернувшемся помощью. Я бьюсь внутри тройного воссоединившегося Хрисаора, в котором сейчас не осталось ничего от задумчивого великана с Эрифии и вольного скакуна Пегаса. Я связан по рукам и ногам, все, что мне осталось, это вспоминать, восстанавливать, переживать заново.

Не так мало, как кажется.

Вот он, Персей. Льдистый взгляд: рассеянный, скользящий. Левый глаз слегка косит. Вот он, серп Крона. Хищный изгиб похож на радугу. Меч приближается, целит в меня остро заточенным концом.

Бросаюсь навстречу мечу. Боль, какую нельзя вынести, пронзает меня. Режет, кромсает, разрывает на части. Не хочу быть целым. Местью? Не хочу. Не буду.

Кричу.

Горячая ладонь тьмы закрывает мне рот. Чш-ш-ш, шепчет тьма голосом дедушки Сизифа. Тихо, парень. Смерть? Это второе рождение. Медуза? Посейдон? Месть? Что за ерунда! Я буду помнить, что ты Гиппоной, сын Главка, прозванный Беллерофонтом. Все запомнят: о, да ведь это Беллерофонт! Был, есть и никуда не денется, пока весь мир от богов до муравьев не накроется медной лоханью. Чем не повод для радости? Радуйся, парень! А если ты не станешь радоваться, клянусь кубком Гебы, я выпорю тебя вожжами! Выбирай: радость или вожжи?

Я выбрал, дедушка. Конечно же, вожжи.

Какая радость без вожжей?

Смертный ребенок лежал на песке. Квакал по-лягушачьи.

Мальчик.

Был ребенок, мальчик. Был юноша. Молодой мужчина, разменявший третий десяток. Сейчас, наверное, дряхлый старик. Вижу плохо. Мир плывет, качается. Хочу сесть, не могу. Хочу встать, не могу. Спина тряпка, ноги тряпки. Хорошо еще, дышу. С трудом. Все болит, все. Не знал, что во мне есть столько всякого, что способно болеть.