Кассандра Клэр - Железная цепь [litres]

«А как же матушка?» Эта здравая мысль заставила Корделию спуститься с небес на землю. Но в следующий миг она вспомнила слова, услышанные от Соны несколько часов назад: «Я не желаю, чтобы вы возились со мной и тряслись надо мной до того дня, когда появится ребенок. Мое единственное желание – это видеть, что ты стараешься воплотить свои мечты в жизнь. Презрение окружающих, насмешки, унижения, мнение так называемого приличного общества – все это сущие пустяки».

– Мой отец, – неожиданно для себя произнесла она. – Похороны…

– Состоятся не раньше чем через две недели, – перебил Мэтью.

Да, верно, вспомнила она. Тела убитых еще находились в Безмолвном городе. Братья должны были очистить их от скверны – ведь они использовались в ритуале вызова Левиафана.

– Если к тому моменту мы не покинем Париж, я тебе обещаю, мы поедем в Идрис на похороны.

Корделия сделала глубокий вдох.

– Париж, – прошептала она, словно пробуя это слово на вкус. – Но… у меня с собой нет вещей. Я убежала с Керзон-стрит в одном платье, и мои туфли безнадежно испорчены.

Глаза Мэтью загорелись.

– В Париже я куплю тебе сотню новых платьев! Самых дорогих и модных, от лучших портных. В Париже мы сможем быть теми, кем захотим быть.

– Ну хорошо, – произнесла она серьезно, глядя в упор на Мэтью. – Я поеду с тобой. Но у меня есть одно условие.

На лице Мэтью промелькнуло выражение изумления, потом он ослепительно улыбнулся; видимо, он все-таки не верил, что она согласится.

– Все что угодно! – воскликнул он.

– Не пить, – сказала она.

Корделия знала, что ступила на зыбкую почву, но это было важно. Она подумала о разбитой бутылке в снегу на Сумеречном базаре. Вспомнила, как Мэтью споткнулся во время боя на Нельсон-сквер. Она тогда не хотела этого видеть, но за свою короткую семейную жизнь она усвоила одно: нельзя закрывать глаза на правду и делать вид, будто ничего не происходит. Лучше от этого никому не станет. Мать и брат махнули рукой на ее отца, пальцем не пошевелили, чтобы помочь ему, но она не могла поступить так с Мэтью.

– Немного шампанского, вина за обедом, но только не… не как мой отец. Не напиваться.

Его темно-зеленые глаза сверкнули.

– Ты серьезно?

– Я никогда в жизни не была такой серьезной, – ответила Корделия. – Мы можем поехать прямо сейчас. На ночном поезде.

– Тогда – да, – воскликнул он, – да, да! В Париже, с тобой, мне не нужно будет искать забвения в вине. – Он поцеловал ее руку, отпустил и поднялся на ноги. – Я оставлю у портье записку для Джеймса. Ее отнесут утром. Я напишу, чтобы он не волновался; может рассказать остальным – в каком угодно виде. Анна будет в восторге. Может быть, она нас навестит.

А ей нужно написать матери и брату, подумала Корделия. Она знала, что они будут огорчены ее взбалмошным поступком, но с этим уже ничего нельзя было поделать. Она вдруг ощутила прилив энергии, почти физическое желание двигаться, что-то делать, поехать куда-то, освободиться от долга и обязанностей, от семейных и брачных уз. Чувствовать, как встречный ветер бьет в лицо, слышать свист паровозного гудка.

– Мэтью, – заговорила она. – А в Париже ты сможешь себя простить?

Он улыбнулся, и это была настоящая, искренняя улыбка; лицо его преобразилось, и Корделия невольно подумала, что перед этим юношей в чужом городе будут открыты все двери.

– В Париже, – воскликнул он, – я смогу простить весь мир.

– Отлично, – рассмеялась Корделия. Она представила, как идет с ним под руку по улице Сент-Оноре. Там, в ее мечтах, была музыка, свет, радость, обещание чудесного будущего, полного приключений, и все это время с ней рядом был Мэтью, верный друг.

– Мне нужно где-то раздобыть пальто.

Покружив по ночным улицам минут двадцать, Джеймс остыл и сообразил, что эта бесцельная беготня не поможет ему найти Корделию. Он остановился и попытался подумать, куда она могла уйти; самыми очевидными местами были материнский дом и Институт, но Джеймсу казалось, что он не застанет ее там. Судя по всему, она сердилась на него, была расстроена, поэтому ей вряд ли хотелось отвечать на неизбежные вопросы родных и друзей. Зная Корделию, он понимал, что она не нуждается в сочувствии посторонних, что ей ненавистны жалостливые взгляды. Корделия скорее умрет, чем допустит, чтобы ее жалели.

В конце концов он решил сделать то, что должен был сделать с самого начала: укрывшись в торговом пассаже «Берлингтон», он изобразил на руке Отслеживающую руну. Он чувствовал себя неловко, собираясь выслеживать Корделию – внутренний голос говорил ему, что если бы она хотела дать Джеймсу знать о своем местонахождении, она оставила бы ему записку. «Но она неправильно истолковала то, что увидела! – рявкнул он назойливому внутреннему голосу. – Она должна узнать правду. Я расскажу ей о браслете. Потом она уже сможет решить, как поступить, но она должна знать все факты».