Евгения Сафонова - Когда завтра настанет вновь [litres]

Здесь не существует ни времени, ни его ограничений, – но то время, что мы с Коулом можем быть вместе, всё равно ограничили.

– Ты уверена? – произносит Коул негромко, не сводя глаз с твари. – В том, о чём просишь?

Когда я киваю, берёт меня за руку – и не бегом, но очень быстрым шагом влечёт за собой дальше, вдоль клубящейся тьмы, заволокшей тот день, что он менял сотни раз.

Мы идём, не оглядываясь, но я спиной чувствую внимательный взгляд твари, провожающий нас.

Она не нападает. Должно быть, хочет понять, что теперь мы собираемся делать; пока – просто понять. А Коул останавливается там, где под ногами выплывает из тьмы картинка меня, мирно спящей в нашем доме в Мойлейце, и крепче сжимает мою ладонь.

– Не бойся, Лайза.

Хрусталь под нашими ступнями вдруг пропадает – и мы летим вниз, в клубящийся чёрный туман, обернувшийся водоворотом. Голова кружится, мгла на миг сменяется радужной пеленой…

…а потом я понимаю, что стою в своей спальне, глядя на спящую себя.

Другая я спала, приоткрыв рот, зарыв ладони под подушку. Плакаты с Дэвидом Боуи и Queen едва угадывались на стенах в ночной тьме, но я знала, что они там, – и от этого становилось чуть ли не больнее, чем когда я стояла над мёртвым телом Эша.

Моя комната. Мой дом.

Как жаль, что я смогла снова увидеть всё это только перед концом.

Приложив палец к губам, Коул глазами указал мне на дверь. Я кивнула и проследовала за ним в коридор – прямо сквозь стену: преимущество бытия призраком…

– Она… ты… вряд ли может нас услышать, – сказал Коул, когда мы вышли в сад. – Но лучше проявить осторожность.

– Да. – Я присела на деревянный пол веранды, спустив ноги на ступеньку крыльца. – Лучше.

Ночь – ещё июльская – была тёплой и звёздной. Всё вокруг – так тихо, так безмятежно; ничто не предвещало событий, которые теперь уже не развернутся здесь день спустя. Все мои чувства – восприятие звуков, запахов, прикосновений – казались приглушёнными, и лишь эмоции ощущались ярко и отчётливо, как никогда.

Пусть сейчас у меня нет тела, но душа наконец-то – живая. Душа настоящей, изначальной Лайзы, а не тот её отзвук, что остался спустя сотню изменений реальности, каждый из которых включал мою смерть…

– Я не хочу терять тебя, – сказала я тихо.

Коул сел позади меня. Обнял за плечи, позволив прижаться к нему спиной.

– Жаль, что у нас нет тел. Тогда мы могли бы убить наших двойников и заместить их. А потом встретились бы у того озера в Динэ, где мы с тобой танцевали. – Я рассмеялась вполголоса. – Я объяснила бы Эшу и маме, почему должна уйти, и они бы поняли. И мы бы станцевали на воде ещё раз…

– Да. Было бы здорово.

Мне почему-то вспомнилась легенда о ликорисе: о двух влюблённых, которым не суждено быть вместе ни в этой жизни, ни в следующей. Следом вспомнился Питер, и сейчас воспоминания о нём не вызывали ничего, кроме лёгкой грусти. Словно он погиб много-много лет назад.

Впрочем, в каком-то смысле так и было.

Перед глазами всё поплыло, сад утонул во тьме, и…

…я открыла глаза, глядя в тёмный потолок, не понимая, что меня разбудило. Села на кровати, прислушиваясь.

Всё было тихо, но странное ощущение некоей неправильности не давало покоя. Может, приснилось что? Не могу вспомнить свой сон, хоть убей…

Я легла обратно и повернулась на бок, глядя на дверь спальни.

Ладно. Можно и поворочаться: завтра ещё выходной, на практику только в понедельник. Хотя, судя по цвету неба в щели между шторами, сейчас уже часов пять, так что это воскресное утро, и понедельник завтра, а выходной сегодня. И в одиннадцать мы идём в кино с Гвен… может, поэтому я и проснулась? Боялась проспать? Правда, мама наверняка попросит помочь полить и прополоть кабачки, когда мы вернёмся, но…

…я моргнула, снова сидя на веранде, пока Коул держал меня в своих руках. Память вернулась мгновенно – вместе с призрачным телом и ноющей болью в висках.

Странно, я ведь призрак, как у меня может что-то болеть?..

– Ты исчезаешь, – заметил Коул почти бесстрастно.

– Да. Исчезаю. – Я сглотнула. – А почему… ты…

– Я дальше от своего двойника. Наверное, это имеет значение.

Я повернулась к нему, и Коул прижался лбом к моему лбу.

Я хотела, но не могла заплакать.

Это было эгоистично – как и многое из того, что я делала, – но я хотела уйти раньше него. Чтобы не видеть, как он исчезает, покидает меня, и теперь – навсегда. Это было ещё хуже, чем все те разы, когда я умирала; тогда я чаще всего не успевала ничего понять, но сейчас знала, что скоро меня не станет, что больше я никогда не увижу Коула, что даже не вспомню о нём…