Сэмюел Сайкс - Десять железных стрел [litres]

И я заорала.

– Двести шесть костей, семьсот с лишним слоев мышц, – с презрением проговорил Приверженный. – Клубок хрупких нервов, скопление газов и жидкостей, связанных воедино комком мягкого серого вещества.

Он согнул палец еще немного. У меня не стало и голоса.

– Это все, что нужно для твоего создания. Не более чем собрание блестящих деталей и удачи.

Еще чуть-чуть. И у меня не стало дыхания.

– А чтобы разобрать тебя?

Он снова согнул палец.

– И того меньше.

Мое сердце перестало биться.

Бездыханная. Умирающая. Разваливающаяся. Я не знала. Я не могла думать. Только не когда темнота окутывала меня, и я изо всех сил пыталась найти остатки голоса, чтобы позвать ее, не когда я пыталась дотянуться до револьвера, до нее, до чего-нибудь руками, которые больше не работали.

Когда я оцепенела от боли, чучело замерло. Его титаническое тело исторгло стон, наполненный болью, которую не могли передать черепа. Огонь в его груди начал угасать, наружу вырывались клубы дыма и пепла. Ветер подхватывал их, рассеивая.

Останься в моей голове хоть капля крови, я бы удивилась. Хорошо бы еще я могла чувствовать что-то кроме животной паники, бьющейся внутри тела. Но я не могла. Ничего не помогало.

Мое тело мне не повиновалось. Легкие не наполнялись. Сердце не перегоняло кровь. Я была на пороге сме…

– СТОЙ!

Мгновение. Слово. Взмах ресниц.

И все остановилось. Огонь. Боль. Я снова могла дышать, могла чувствовать. Видеть Лиетт, стоящую передо мной, широко раскинув руки.

Сжимающую Старейшего.

– Серьезно? – Приверженный вздернул бровь. – И это все, что нужно? Предсказуемо. Но приемлемо.

Он протянул руку.

– Верни Старейшего, забирай свою коллекцию плоти и уходи. Считай это нашей единственной милостью…

– Второй закон.

– Я не…

– Второй закон гласит, – повторила Лиетт сквозь зубы, – «Вольнотворец, приняв помощь, обязан справедливо отплатить за нее любым необходимым способом». – Она прищурилась, крепче сжимая в кулаке Старейшего. – Любого, кто мне помогает, каждого, кто мне помогает, я никогда не покину.

Она наклонилась и притянула меня к себе. Ее тепло просочилось в меня. Ее запах ударил в нос.

– Всегда, – по ее щекам заструились слезы. – Любой ценой.

Усмешка Приверженного сменилась разочарованным хмурым взглядом.

– Цель, стоящая за человеческой приверженностью к бессмысленному драматизму, продолжает от меня ускользать. Должен ли я предположить, что ты не отдашь Старейшего?

Лицо Лиетт вспыхнуло той жгучей яростью, что раньше доставалась только мне. Она открыла рот для упрека, вызывающей речи, а может, просто для пары крепких ругательств. Но что бы она ни собиралась сказать, оно так и не сорвалось с ее губ. Гнев улетучился, вместе с ним ушла ярость с лица. Она крепко прижала Старейшего к груди и прошептала два слова, которые я никогда не хотела бы от нее услышать.

– Прости меня.

Приверженный улыбнулся.

– Уверен, Старейший оценил бы все эти сантименты, если бы мог.

– Я сказала это не Старейшему. И не тебе.

Она повернулась ко мне. Улыбнулась. Мягко и нежно. Виновато.

– Нет!

Это был мой крик.

Моя вскинувшаяся рука, когда она подняла Старейшего над головой.

Я пыталась ее остановить.

Но не успела.

Глаза Приверженного расширились. Он тоже протянул жуткую руку, уставился жуткими глазами, тщетно.

В следующее мгновение я уже не могла его видеть. Ни Лиетт. Ни еще что-нибудь вокруг.

Звуки умерли – гул ветра, крики бойни, шум аэробля. Цвета потухли – серое небо, кровь на моих руках. Мир исчез, поглощенный мощным светом, спектром цветов, слишком прекрасных, чтобы смотреть на них, слишком ужасных, чтобы отвести взгляд. На Старейшем появилась трещина.

Свет взорвался.

Огромный столб переплетающихся оттенков устремился к небу, расплескался, образуя над нами нимб. Я смотрела на него пылающими глазами, не в силах отвернуться, разинув рот в беззвучном вопле. Это было прекрасно. Невероятно. Неописуемо.

Старейший. Скрат. В чистейшей, первозданной форме.

Он завис в воздухе – на секунду или на двадцать лет и два дня, я не знала. Такой сияющий, не терпящий никакого другого света, что мог бы оттенить его красоту. И хотя мой слух был слишком примитивным и бесполезным, чтобы принять это, я, думаю, если бы напряглась, смогла бы услышать песнь, заключенную в единственную совершенную ноту.

Она была… печальна.

Затем огромный столб света дернулся, затрепетал, и колонна его обрушилась. С неба, из другого мира.