Александр Прозоров - Князь

– Молодец, не трус. Однако ты, как я понимаю, пока землю не брал, просто сын крепостного мужика?

– У Антипа Карася я Вторушей иду. Токмо старший мой, того… Лихоманка уж семь лет как забрала.

– А-а, Карася, – вспомнил Зверев щекастого лупоглазого смерда. «Карась», разумеется, было не фамилией, не доросли пока простые крестьяне на Руси до фамилий. Кличка. И к своему владельцу подходила идеально. – Это тот, что у поворота к кладбищу живет?

– Он самый, княже.

– Помню, – кивнул Андрей. – Ну коли ты подъемных не брал, земли себе не отрезал, никому ничего не должен – стало быть, человек ты вольный… Однако же, Илья, сам понимаешь, хоть ты и волен пойти, куда глаза глядят, стать ремесленником в городе, сесть на землю на ином краю Руси али бродягой стать бездомным, каликой перехожим, однако же выбор у тебя на самом деле невелик. Куда ты сунешься в городах, где никого не знаешь? Как урожай в незнакомом месте вырастишь, коли там, в иной погоде, под иным солнцем все иначе, чем здесь, и пахать, и сеять, и убирать надобно? Да и бродягой становиться тебе, мыслю, неохота. Посему, добрый молодец, на роду тебе написано поперек души своей идти, на горло себе становиться, да и брать отрез земли, пахать и сеять через неохоту, летом сено копить, зимой бока пролеживать. Либо… Либо куплю я у тебя волю за полную гривну серебра и избавлю от сей судьбы нудной и нежеланной. Живот за землю отчую класть – дело честное и почетное. За то ратных людей крестьяне и кормят. Не жалуются, что те к плугу не прикасаются. У каждого свое дело. У кого нудное, у кого лихое да рисковое. Ни с едой, ни с крышей над головой, ни с одежой у тебя никаких хлопот не будет. Это все моя забота. А твое дело – слова моего слушаться да страха в трудный час не казать.

– Трифон сказывал, княже, он тоже у тебя в холопах ходил? – поинтересовался парень.

– Сперва у князя Друцкого, потом у меня.

– Да, он сказывал… – Илья, Карасев сын, широко перекрестился и решительно махнул рукой: – А согласен я, княже! Лучше раз в чистом поле в доспехах золотых с нечистью поганой сойтись, нежели всю жизнь в земле ковыряться! Согласен!

Похоже, мысли о холопстве посещали смерда уже задолго до предложения господина.

– И я согласен, Андрей Васильевич, – вдруг кивнул второй буян. Не так уверенно, как его друг-соперник. Скорее с безнадежностью, чем с радостью. Уж лучше животом в походах рисковать, чем все свое благополучие на плетение корзинок поставить. А в холопьей жизни вовсе никаких хлопот. Ешь, пей, почивай на всем готовом. Пусть у хозяина голова болит, чтобы ты сытым и одетым был.

– Отлично. – Андрей поднялся на крыльцо, оглянулся на парней.

Вот они, его первые холопы. Не те, что от отца достались, не те, что князь Друцкий от щедрот своих подарил, а его собственные, им самим с воли выкупленные. Те, кто вместе с ним и под его знаменем будет в походы ходить, с его именем на устах животы свои класть.

Князь Сакульский вошел в дом, в светелку, поцеловал Полину, что как раз кормила грудью малыша. Прошло всего несколько дней – а личико сынишки уже расправилось, наполовину сошли темные корочки, закудрявились похожие на пух коротенькие волосики. Княжич больше не напоминал сморщенный шарик – он стал настоящим, пусть и маленьким, большеголовым человечком. Может статься, и ему еще сегодняшние холопы послужат, с ним басурман и крестоносцев бить станут, ему за победы будут здравицы кричать.

Зверев открыл сундук, взял пустые кожаные мешочки, отсчитал в один полсотни крупных плоских копеек-чешуек, в другой – семнадцать. В копейке – примерно четыре грамма, в гривне – двести. Так что все правильно. Хотя в этой денежной системе сам черт ногу сломит: алтын – три копейки, копейка – примерно четыре чешуйки, двадцать пять копеек – рубль, два рубля – гривна. Но при этом московские монеты вдвое дешевле новгородских ценятся, лифляндские – в полтора раза дешевле московских, псковские – в полтора раза дороже… И как только купцы во всем этом без компьютера разбираются?

Князь закрыл сундук, открыл другой, достал несколько листов серой датской бумаги, чернильницу на длинном ремешке, срезанное наискось гусиное перо, вышел из дома.

– Ну что, добры молодцы, не передумали?

Парни не ответили, и Андрей удовлетворенно кивнул:

– Илья, иди сюда. Клянешься ли ты слушать меня во всем, в делах больших и малых, все приказы выполнять с прилежанием, как бы тяжелы они ни оказались, и не отступать от воли моей, даже под угрозой для живота своего и болью любой? Клянешься ли быть честным и верным с сей минуты и до последнего часа своего, покуда отпущен не будешь для отдыха, либо не придет твой смертный час?