Александр Шапочкин - Исход [litres]

Впрочем, воспоминания не дали мне как следует всё это обдумать. Пришёл черёд моих упорных тренировок, на которых я вкалывал как проклятый. И оказалось, что всё это тоже ложь! На самом деле, реальность была куда как страшнее, и то, что мне пришлось вынести, к нормальным способам развития тела имело очень мало отношения. И ведь это уже в Чулыме, практически у всех на глазах, Варяг добивался того, чтобы внесённые им изменения прижились и стали полностью моими.

Даже мелькнула мысль: «А остался ли я человеком?» Впрочем, ответ пришёл откуда-то со стороны, вместе с приятным ощущением тепла золотой энергии: «Да, даже не сомневайся!»

А затем вновь нахлынули стёртые воспоминания. Под конец жизни что-то у Варяга пошло не так, и во всплывавших сейчас необычайно размытых и обрывочных остатках памяти это уже был совершенно другой человек. Смертельно больной, осунувшийся и доживающий последние дни, он часто подолгу ругался, понося нехорошими словами то церковников, которые «до всего докопались…» и «Всё испортили», то проклинал мою мать, «за то, что влезла ублюдку в голову…» А потом случилось что-то совсем уж непонятное.

Как я понимаю, болезнь Варяга вошла в ремиссию, и он в последние дни вроде как чувствовал себя хорошо, а потому эти куски практически полностью совпадали с тем, что я помнил до этого. За исключением того факта, что учиться в Новосиб он отправлял меня с целью удалить от родных, чтобы ослабить некий «чёртов ментальный барьер», о чём постоянно трындел себе под нос, считая, что я его не слышу. Правда, я действительно «не слышал», потому как в это время, находясь под сильным гипнозом, выкладывался на тренировках даже не на сто, а на всю тысячу процентов.

Ну и, конечно же, тот день, почти перед самым отъездом, придя в очередной раз в дом «Наставника», я застал там троих человек в чёрных боевых костюмах, окруживших распростёртое на полу тело Варяга. И всё. Пришедшие сейчас в этом странном месте воспоминания несли в себе только то, что они повернулись ко мне, и я ещё удивился, увидев небольшие золотые восьмиконечные православные крестики на шевронах… Но ни лиц, ни чего бы то ни было иного даже в открывшемся мне сейчас разделе памяти не сохранилось.

Только шок, не помешавший мне тем не менее изготовиться к бою. Заинтересованно безразличный взгляд и вопрос, который задал незнакомец: «Это он?» Кивок головы одного из его спутников – вот и всё, что вернула мне новообретённая память.

А ведь в «известной» мне реальности тело моего наставника нашла бабка Сафронья, которая обычно утром, из жалости, заносила смертельно больному старику, некоторое время служившему в местном храме, козьего молочка. Вроде как Варяг ночью проснулся и зачем-то встал с кровати, а затем ему стало плохо, и он упал, ударившись виском об угол столешницы… Мне как-то даже в голову до этого не приходило, что вряд ли этот пустяк мог хотя бы как-то навредить воину с семью открытыми чакрами, даже в его тогдашнем состоянии.

Воспоминания, а я уверен, что это были именно они, а не ложные видения или навеянные иллюзии, закончились, и мир вокруг меня вновь погрузился в темноту. Вот только это была уже не та тьма, что навалилась на меня ранее, да и ощущал я себя по-другому. Нужно было просто открыть глаза, что я и сделал.

Я в своём собственном теле, одетом в выданную мне Ворониным полевую форму военного образца, сидел в своём стареньком инвалидной кресле, а вокруг меня так и вились лёгкие золотые потоки. Находился я не где-нибудь, а на чулымском кладбище, в нескольких метрах от единственной безымянной могилы, да ещё и без креста, но с ещё свежим холмиком земли, поверх которого лежал одинокий венок.

Вздрогнув от неприятного ощущения чьего-то нехорошего взгляда, я огляделся. Вправо и влево уходили ряды надгробий, перемежаемые дорожками и редкими деревцами с по-осеннему золотой и пожухлой листвой. Собственно, место это я знал, и если бы не странное, сине-зелёное психоделическое небо, а также марево неестественно густого и клубящегося тумана, кольцом окружавшее меня метрах в ста, я бы сказал, что каким-то образом перенёсся практически к своему старому дому.

Это был именно тот самый участок погоста, на котором мы хоронили Варяга. Более того, передо мной была именно его могила – слева Мушкины, отец, сын и маленький внук Егорка. А справа – Кабачёвы, с памятных фото на кафельной пластинке, прилепленных к камню, на меня смотрели офицер в военной форме времён Третьей мировой лет семидесяти, видимо это и был Афанасий Семёнович, и строгая на вид пожилая женщина с аристократическими чертами лица, надпись гласила, что её звали Екатерина Матвеевна. Так что это было именно «его» место, а вот почему отсутствовал крест и отчего остался только один-единственный венок – тот, который покупал лично я – вопрос.