Лариса Бортникова - Зеркальный гамбит [сборник litres]

– Я здесь, Чичче, – Долорес легла рядом с Чезаре, прижалась к его худому телу. – Говори.

– И я сказал ребятам, чтобы сдвинули крышку. Сам не понимаю зачем. Может быть, хотел посмотреть или попрощаться по-настоящему. Не понимаю.

– Говори…

– Я его не узнал, Долорес. Их там двадцать или двадцать пять лежало. И я не узнал Збринца… Совсем. Они были совсем одинаковые. Я не узнал его! – Чезаре вдруг обхватил Долорес руками, уткнулся ей в шею и захлебнулся, задрожал, заметался, словно хотел что-то ещё сказать, сделать, но не знал как. – Долорес! Мне страшно. Я не хочу так.

– Не бойся. Не бойся ничего, мальчик мой, – она целовала его лицо, смуглые щеки, сухие напуганные глаза. – Всё будет хорошо. Я же рядом. Всё будет хорошо. Ты слышишь? Слышишь меня? Я буду тебя ждать, и ты обязательно вернешься.

Он вжимался в её такое родное, такое знакомое тело, и в голове у него вспыхивали цветные огни, сначала немного похожие на всполохи салюта, а потом непохожие уже ни на что, но нестерпимо прекрасные. Чезаре сам не понял, как стянул с Долорес её старую кофту, как её юбка оказалась где-то в ногах и как Долорес вдруг стала такой близкой, что нельзя было разобрать, где заканчивается Долорес Романо и начинается он сам – Чезаре Броччио.

Они стали любовниками, и сначала Чезаре было немного стыдно, но потом он привык, и радость от встречи с Долорес стала в тысячу раз сильнее, чем прежде. Теперь он совсем иначе целовал её при встрече и не стеснялся, когда она заходила в ванную, чтобы подать свежее бельё.

– Иди ко мне, – Чезаре любовался её смущением.

– Погоди, Чичче. Уберу моцареллу в холодильник.

– Позже, – звонко щелкнул карабин ремня. – Я очень соскучился.

Потом Чезаре Броччио курил и думал, что всё будет хорошо, и он обязательно вернется сюда и сядет за стол, покрытый клетчатой скатертью. Он думал, что по статистике на Мерне в первый год погибает всего лишь половина новобранцев, значит, у него есть отличный шанс выжить.

– Я горжусь тобой и верю, что ты будешь сражаться как настоящий мужчина, – прошептала Долорес.

– Давно хотел тебя спросить… – Чезаре запнулся. – У тебя есть… были дети? Точнее, сын?

– Я репродукт-неспособная, – голос Долорес полнился искренним сожалением.

– Разве в сур-матери берут неспособных? – Чезаре и сам не ожидал, что вопрос, который все эти годы считался табу, вдруг выскочит сам по себе.

– Что? – Долорес перевернулась на живот, потом привстала на локте, заглянула в лицо Чезаре. – Что ты сказал?

– Ну, я знаю, что ты сур-мать! – отчетливо повторил Чезаре. – С самого начала знал.

– Чичче! Чичче! С чего ты это взял?! Это же… Боже ты мой! Глупый! Какой же ты глупый. Маленький мой милый мальчик! Чичче! Да я… Ты… На, смотри! – Долорес вскочила с кровати, бросилась к высокому шкафу, распахнула створки. Рухнув перед шкафом на колени, Долорес достала откуда-то с самой нижней полки коробку, вытряхнула содержимое на ковер и вытащила оттуда карточки. – Смотри!

Сертификат о репродукт-непригодности, прошлогоднее подтверждение категории С, проф-удостоверение, идентификационная карточка. Долорес, почти захлебываясь слезами, швыряла в Чезаре документы один за другим. Чезаре, ошеломлённый, ничего не соображающий, сидел на кровати и часто моргал.

– Как не сур-мать? Как?

– Вот так! – рыдала Долорес. – Я техник. Простой пищевик-С, работаю по свободному графику. Понимаешь?

– Так ты просто Долорес? Никакая не сур…

– Да нет же! Господи! – Долорес тормошила юношу за плечи, целовала, плакала и смеялась одновременно. – Почему прямо не спросил? Глупый мой!

– Не знаю. Я балбес! Знаешь, я лишний раз думать об этом боялся. Где уж спрашивать?

– Лучше бы спросил! Как бы тогда всё было по-другому!

– Теперь и так всё по-другому, – Чезаре вдруг почувствовал, как в носу у него оживает щекотная жилка, а по щекам начинает стекать горячее и солёное. – Ты теперь просто моя Долорес.

– Чичче! Мой Чичче! Я буду тебя ждать! Обещаю.

– А я обещаю, что вернусь и привезу тебе платье! Красное. Из мернийского шёлка!

Вечером Чезаре хотел забежать наверх, в пыльную студию, где провел первые восемь лет своей жизни. Хотел попрощаться с Марией, поблагодарить за то, что когда-то она стала его био, извиниться, что уже года три не навещал, добавить что-нибудь про гражданский долг, про победу над врагом. Но неожиданно заснул, а с утра оказалось уже поздно – Мария ушла. Чезаре побродил по старой студии, подошёл к окну, раздвинул жалюзи, взглянул вниз – на Квинс – и спустился обратно.