Александр Матюхин: Зеркальный лабиринт [сборник litres]

Он молчал, потому что не знал, что сказать.

Лёвкину тоже не становилось легче, он выныривал из виртуальной реальности разбитый и подавленный. Ему казалось, что стоит выйти на улицу – и он снова увидит листовки, расклеенные на столбах. Их потрепал ветер и намочил дождь. Фотографии его дочери разбухли и покрылись волдырями. Но они всё еще висели там, их никто не снимал.

Может быть, думал Лёвкин, это и есть реальность – мир, где он гоняется за умершей дочерью?

Он вспомнил, как молодой специалист сказал:

– Гарантий мы не даем. Чувство вины может быть так глубоко в вашем сознании, что никакие технологии его не вытравят. Вы осознаете это?

Тогда не осознавал. А сейчас – не был уверен.

– Маша, Машенька, давай продолжим, – попросил он, перебивая жену.

Во рту чудовищно пересохло, замерзли босые ноги, воняло чем-то протухшим, и вообще этот мир был по-настоящему отвратительным, потому что это была реальность.

– Всего четыре занятия. Осталось немного. Надо идти вперед. Двигаться. Ради Ирки.

Маша помолчала. Потом произнесла:

– Я не хочу видеть тебя, пока мы не закончим.

– Потом будет легче, – пообещал Лёвкин.

Он положил трубку и протянул руку к датчикам. Они были теплыми и потрескивали. Пара движений мышкой. Ноутбук засветился голубоватой эмблемой «Психосекьюр».

Занятие #9. Индивидуальное занятие «Виноватые».

– Мы переживем, – пробормотал Лёвкин пересохшими губами.

Он несколько дней не вставал с дивана. Мочился здесь же. Не умывался и не причесывался. Ел сухой хлеб и собирал колючие крошки с тарелки. Вода закончилась, но было не до нее. От сквозняка болела поясница. Лёвкин нажал «Старт», свернулся калачиком на вонючем диване и закрыл глаза.

Чувство вины не проходит просто так. Гарантий излечения нет. Но ведь каждый пытается от нее избавиться, верно?

Телефон зазвонил. Неизвестный номер. Голос в трубке, суховатый, старческий, спросил:

– Это ваш ребенок пропал? Девочка такая, в шортиках? Каково вознаграждение, не подскажете?

Обитателей Чёрного дома от слова «завтра» бросало в дрожь.

Весной оно означало, что еще одним днём меньше осталось до того, как начнет протекать дырявая крыша, и плесень снова расползётся по стенам зеленоватым пухом; Марта от ледяной сырости опять начнет с кровью выкашливать легкие, а кто-то из сердобольных новичков, заигравшихся в доброго доктора, обязательно подхватит у нее заразу. Летом это слово издевательски напоминало – в любую минуту может начаться Облава, и придется в очередной раз прятаться в катакомбах, а там – дрожать среди ржавых труб, ловить крыс, чтобы поесть, или бежать от них, чтобы не быть съеденным. Осенью «завтра» деликатно намекало, что пора сбора урожая бессовестно коротка, и спать некогда – упустишь время сейчас, и потом, когда полусгнившая мороженая мильва будет идти по четыре смирны за штуку, распухнешь от голода.

А зимой… Зимой это клятое «завтра» было отмечено привкусом позорного счастья: если ты слышишь его, значит, сегодня умер кто-то другой.

Из попадавших Чёрный дом до следующего года обычно доживал только один из сорока; еще трое пытались вернуться обратно, к легальным – но этих самоубийц тоже списывали со счёта.

Каждый в Доме знал – возврата нет.

«Завтра» дарило фальшивую, убийственную надежду. Но всякий раз находился кто-то, поклоняющийся этому лживому божеству.

– Завтра… – мучительный шёпот песком сыпался из обветренных губ, и в холодную, затхлую темноту Чёрного дома торжественно вступал призрак мечты, пряча оскал черепа за шёлковой маской. – Завтра они обязательно поймут свою ошибку, простят меня, да, да, да… Не может быть, чтобы не простили…

Услышав шёпот этот, кто-то затыкал уши, кто-то разражался хриплым смехом. А Марта, вечная Марта, иссохшая почти до состояния скелета, давно уже не мёртвая и не живая, сжимала в кулаке свой талисман – осколок храмовой стены, и молилась исступлённо: «Пусть ему повезёт, хоть одному из нас, пожалуйста, разве я много прошу?».

Так было от начала времен и, казалось, будет всегда.

Но однажды, в конце под обветшалую кровлю Чёрного дома ступил Псих.

– Завтра, – произнёс он торжественно, – всё изменится. Или не завтра, – добавил со смущённой улыбкой начинающего мессии. – Но изменится обязательно. Я обещаю.

Донк, хохотнув коротко, отвернулся; после четырех лет в статусе нелегала он хорошо знал цену таким обещаниям. И срок. Ровно до первого дня зимы. Другие тоже не особенно обрадовались новичку: явно лишний болтливый рот и пока ещё неизвестно, какой добытчик. Может, растяпа. Может, неудачник. Может, и вовсе он работает на Свору.