Ирина Богатырева - Говорит Москва [litres]

Входит к себе, но не запирает дверь. Она кого-то ждёт.

Да вот – шаги по лестнице. Мужские, уверенные, быстрые. Зашёл в квартиру. Заглянул в свою комнату, окинул взглядом пустые углы, покрутился.

Вышел.

Постоял у её двери. Тихонько открыл.

– Зоя? Ты дома?

Не отвечает – он и так знает, что она его ждёт. Входит, притворяет дверь за собой.

– Зоя, ну вот, мы, собственно…

– Да, да, хорошо, что так получилось, я вас со Светой поздравляю.

– Далеко, конечно, эти Кузьминки, деревня какая-то, но знаешь, всё-таки своё жильё…

– Да, конечно, понимаю.

– Но говорят, метро будет скоро. Будешь к нам в гости ездить? На метро…

Он бодрится. Но смолкает – на большее его не хватило. Подходит к ней ближе. Близко. Не шевелится. Не слышно даже, как дышит.

– Зоя. Зоюшка. Ну, ты, что…

– Всё нормально. Ты видишь. Я рада за тебя.

– Зоя, ну, прости меня. Но я же не мог… Ты же знаешь… по-другому – я не…

– Я всё понимаю. Тебе не за что извиняться. Ты мне ничего не должен. Совсем ничего.

– Зоя…

– Володя, прекрати. У тебя начинается новая жизнь. В неё надо входить с лёгким сердцем. И без лишнего груза.

Он ничего не отвечает. От их молчания, от тишины Артёму кажется, что он оглох. Слышит, как шумит кровь в ушах. Время тянется, тянется, и хочется крикнуть, ударить что-то, разбить. Лишь бы не было этой тишины. Этого невыносимого молчания.

Наконец, слышно, как он поворачивается, делает шаг к двери. Берётся за ручку. Но останавливается.

– Зоя, уезжай тоже. Здесь больше жизни не будет. Ты же видишь. Это всё отжило.

– Это мой дом, Володя. Я здесь родилась. Я каждый переулок тут знаю. Куда мне уезжать?

– Привыкнешь. Жизнь не стоит на месте, Зоя! Ты просто это пойми.

– Да, да, я помню, ты говорил, что наши дети будут жить в будущем, светлом и прекрасном. Ты до сих пор в это веришь? Даже вот сейчас?

Он не отвечает, а откуда-то из глубины дома, с лестницы долетает молодое и бодрое:

– Бывает всё на свете хорошо, в чём дело… Пап? Па? – Слышно в коридоре, гуляет эхо в соседней комнате. – Ма, его здесь нет.

Шаги спускаются обратно, вниз.

– Иди, – говорит Зоя, когда всё стихло, и слышно, как хлопнула дверь подъезда. – Тебя уже ищут.

Но он вдруг шагает к ней. Шорохи, шорохи, шорохи. Артём прикрывает глаза. Ему хочется сейчас раствориться.

– Иди. Всё. Всё. Она сейчас сюда придёт.

– И ты уезжай. Слышишь? Обязательно уезжай.

– Володя, иди, говорят же тебе…

– Тебе надо тоже переезжать, ты понимаешь? Нельзя здесь оставаться.

– Володя, ты опять. Ну, куда я поеду? У меня мама, у меня этот дом. Здесь всё моё.

– Выходи замуж за Герку. Вам дадут квартиру. Он хороший парень, дадут квартиру, там же, в Ку…

– Ого, вот ты что придумал! – В ее голосе смех. Отстраняется, отходит. – Вот, значит, как ты всё распланировал.

Он шагает к ней.

– Зоя…

– Володя! – голос жены в коридоре. – Володя, где ты? Екатерина Алексеевна, вы не видели Владимира?

– Не возвращался он. Не было тут.

– Да что же такое! Володя? – Стук в дверь. Они не двигаются. Замерли. Молчат оба. – Зоя, Володя не у вас? Нам пора ехать, уже машина! Володя!

Уходит.

Опять движения. Шорох. Объятья.

– Иди. Всё. Тебе пора. Иди.

– Да. – Он шагает к двери. – Но я не прощаюсь. Ты поняла? Не прощаюсь. И будешь уезжать – я и туда тоже…

– Вот ты умный человек, Володя, но так ничего и не понял.

– Не понял – чего? – Он опять останавливается, держась за дверную ручку.

– Ничего. Что это мой дом. И я отсюда – никуда.

– Володя! – доносится с улицы.

– Па!

– Володя!

Сигналит машина.

Он открывает дверь и уходит, наконец. Артём чувствует, что сам выдохнул с облегчением. Шаги по лестнице. Хлопает дверь внизу.

Она подходит к окну. Медленно, спокойно. И кажется опять, что проступает из темноты, складывается из потустороннего света уличных фонарей бесплотный призрак: женщина у окна, прямая спина, высокая причёска.

Нет. Никого здесь нет.

Щёлкает рама. Открывает форточку.

– О, старик! Где ты был?

– Вова, ну что же это такое, в самом деле!

– Свет, всё нормально, живот прихватило. Поехали.

Хлопают дверцы. Машина разворачивается. Уезжает.

Она отходит. Двигает стул. Садится, расправляет ткань.

И опять монотонное: т-т-т-т-т-т-т-т-т.

Он слушает, закрыв глаза. Москвичка, гордячка. Ей тридцать пять или около того. Как она выглядела тогда?

Призрак развеялся, да и не было его. Машинка стихает.

Машинка стихает, и какое-то время он не слышит ничего. Потом понимает – это не пустота. Это нормальная, живая тишина. Ночь, когда люди спят. Спят, спокойно дышат. Один, два. Нет, три. Три взрослых человека. Но кто третий? Он, как незрячий, начинает ходить по комнате. Топчет извёстку, спотыкается о стул, который так и стоит в середине. Да, трое, дышат. Нет, четверо! Завозился, захныкал. Да это же младенец!