Ирина Богатырева - Говорит Москва [litres]

– Вернулась?

В темноте голос матери звучит так резко, что Артём вздрагивает.

Зоя – тоже.

Но заходит, прикрывая за собой плотнее дверь.

– Мам, у меня…

– И что, проводила? Довольна?

– Нет. Я туда не попала.

– Не попала? Как же так? Что вам помешало, скажи на милость?

Голос матери – злой, ядовитый. Зоя вздыхает. Зоя не хочет спорить. Она снимает пальто, вешает в шкаф.

– Люди, мама. Слишком много народу.

– Вы с Галей твоей дуры, что вообще потащились. Если честно, я от тебя не ожидала.

Двигает стул. Садится за машинку. Т-т-т-т-т-т-т, – строчит на бешеной скорости.

Вдруг звенит лопнувшая нитка, машинка сбивается. Мать щёлкает зажимами механизмов, металлическими лапками и пружинками. Раздражённо, резко. Зоя садится на кровати поодаль, но мать на неё не глядит.

– Мама. Мам.

– Что?

– Зря ты так. Ты ведь даже не спросила, для чего мы туда ходили.

– Знаешь, мне не интересно. И давай не будем…

– Мы убедиться ходили. Что он умер. Своими глазами увидеть.

Стул скрипит.

– Подойди сюда, – зовёт мать. – Помоги мне, – стеклянным, неестественным голосом.

Зоя подходит.

– Нитку в шпульку вставь, будь добра, что-то не вижу, – продолжает мать так же громко, ненатурально. И только Зоя наклоняется, шепчет в самое ухо. – Никому не говори больше, поняла? Никому никогда.

– Но почему? Он же у…

– Ты была там? Ты убедилась? – тем же сдавленным шёпотом.

– Нет, но я…

– Ну вот и не говори.

Щёлкает вставленная в паз шпулька. Машинка строчит опять.

– Мама, но ведь всё кончилось, – говорит Зоя странно, не то вопрос в голосе, не то надежда. – Теперь будет новая жизнь.

– Не знаю. Я ничего не знаю, Зой.

И опять наваливается тишина.

Артём понимает, что не дышит. Когда становится вот так тихо, он не дышит и слушает. Где они? Почему молчат? Что случилось? Комната застыла в неясном свете. Идёт время или не идёт – не понятно. Идёт или не идёт.

Т-т-т-т-т, – выплывает из тишины стрекочущий звук машинки.

– Да погоди же ты, Зоя. – Шёпот. Звенящий, игривый. Странный. Но Артём узнаёт голос – Володя.

– Мне надо доделать. А то Света твоя не поверит…

– Она ещё нескоро приедет. Зоя, Зайчик, ну, посмотри же на меня, я же здесь, ну…

– Володя, я сто раз говорила, не дома…

– Зайчик мой, Зайчик, да ну их всех к чёрту, дома, не дома, кто они все такие, да они нужны были только, чтобы мы с тобой встретились, ну, Зайчик, ну…

Шорохи, шорохи. Машинка стыдливо смолкает. Что-то падает на пол. Артём стоит посреди комнаты, оцепенев. Сердце колотится.

Дверь. Открылась. Закрылась. Очень тихо.

Резко, поспешно – они отскакивают друг от друга. Скрипит стул – Зоя садится рывком. Владимир – где он?

– Людмила Ивановна? Добрый вечер!

Голос неестественно бодрый. И больше сказать нечего. Молчит. Наверное, смотрит то на Зою, то на её мать. Кашляет.

– Ну, я, собственно, на минуточку заскочил. Вот. Завтра тогда, да? – к Зое. – Людмила Ивановна, всего хорошего.

Дверь открывается и закрывается снова. Мать как стояла у входа, так и стоит.

– Он рубашку приносил починить, мам. Пока Света… Пока Светлана Александровна с Олежеком у бабушки, некому, вот он ко мне… мне…

Сбивается. Молчит. Потом слышно – оборачивается снова к машинке, поправляет что-то, перещёлкивает лапку и – т-т-т-т-т-т-т-т-т, – как пулемёт.

Вдруг – обрывает, стучит по ней руками, бьёт по педали. Скрипит стул.

– Ну чего ты молчишь?! Я дрянь, да?! Дрянь? А я его люблю, ты слышишь?! Я могу кого-нибудь любить?! С первого дня, как они заехали, понимаешь, с первого дня! И я не могу так больше! Понимаешь ты, нет – не могу! Без будущего, без перспектив, без всего! Ябольшенемогу-у-у…

Срывается и ревёт. Глухо, горько, кусая себе кулак.

Мать подходит. Молчит. Ждёт, пока она проревётся. Потом говорит негромко:

– Тише. Чего ты разнервничалась? У нас соседи, сама знаешь. Вот, посмотри: у тебя строчка поехала. Придётся распарывать. Ну, не реви. Умойся давай иди. Всё. Всё. Дай, я сама.

И голоса снова стихают, будто бы уплывают в пыльную пустоту дома, растворяются в его неживой тишине – и только монотонный механический звук швейной машинки висит в комнате. Он уже привык, он ему уже почти нравится, этот холодный, трезвый, такой понятный звук.

Артём чувствует, как нервы потихоньку начинает отпускать. Вот, он уже может вздохнуть. Вот, он уже может моргать. Закрыть глаза. Открыть глаза. Пошевелить затекшей шеей.

Хлопает входная дверь в квартиру.

– А, вот здесь вы, значит, и живёте? – незнакомый мужской голос в коридоре.