Эд Макдональд - Знак ворона [litres]

Я взревел и нажал на спуск.

Если дать Глеку Малдону достаточно денег, времени и помощников, он попросту от злости и скуки непременно изобретет оружие, способное подчистую смести человечество с лица земли. То есть Глеку Малдону нельзя давать достаточно времени, денег и помощников. И уж точно не стоит давать результат его работы мне.

Мушкет – мощное оружие. Он убивает за сотню шагов, устрашающе грохочет и требует всего лишь умения направить ствол в нужную сторону. Но мушкет бесполезен в те двадцать-тридцать секунд, которые требуются на его заряжание. Вертушка Малдона имела все достоинства мушкета и не имела его недостатков.

Она выплевывала сотни свинцовых шаров в минуту.

Марионетки разлетались на части под ураганом свинца. Дикий свинцовый ливень пропахал ступени Шпиля, выбил каменный град. Мерный грохот машины заполнил пространство, заглушил крики, трескотню мушкетов. Несчастные пытались отстреливаться. Мой свинец продирал кровавые дыры в доспехах и плоти под ними, опрокидывал, разрубал пополам. В меня будто швыряли булыжниками, но укрепленная фосом сталь держала, и я был словно волк среди мышей.

Лязг.

Я ступаю вперед. Теперь мне легче, много пуль растрачено. Но пока всякий раз, когда я касаюсь касаюсь рычага, машина послушно выплевывает пулю за пулей. Я топаю быстрее, лихорадочно работают шарниры. Лязг, лязг, лязг.

Я иду к Шпилю и раздаю смерть направо и налево. Целиться не нужно – поверни машину в нужную сторону и наблюдай, как мир разваливается на части. Я кошу армию марионеток, будто фермер спелую рожь, и с гораздо меньшими усилиями.

Стрелки засели за баррикадой из неотесанного камня. Они осыпали меня пулями. Одна ударилась о забрало шлема. Я пошатнулся и заметил, что моя машина подозрительно завыла. Я повернул ее в сторону баррикады, и та рассыпалась вместе со стрелками. По мне лупили со всех сторон. Левая рука вдруг онемела – отказали шарниры. Я развернулся в сторону снайпера, испортившего мне руку, и уничтожил его вместе со всеми, кто оказался рядом. Ногам стало трудней двигаться, поскакали дикие, бесконтрольные разряды фоса, от непрестанно грохочущей машины пошла волна жара. Мои доспехи разогревались, и я взмок от пота.

Все, мое время подошло к концу.

Свидетеля Валентию я подстрелил одной из первых. Но когда я лязгал по ступеням к двери в Шпиль, то заметил, что Свидетель еще жива, хоть ей и оторвало обе ноги. Она хлестнула меня разрядом, я зашатался и свалился бы, если бы не вес брони. Я развернул стволы и превратил в крошево и ее, и ступени под ней. Поднялось облако каменной пыли.

Машина завыла громче и тоньше, затем завизжала.

Все, пора. Площадь была усыпана кусками мяса, мертвыми и умирающими людьми, но там еще остались способные сражаться, а мои доспехи уже отказывали. Я направил машину в сторону выживших, выдал хороший залп, но грохот и треск быстро утихли. Стволы крутились впустую. Я издержал свой десятитысячный запас.

Из стволов вился дым, валил клубами из шарниров моих помятых, избитых доспехов. К стали было не притронуться. Я уже начал вариться заживо. Из машины во все стороны летели искры. Уцелевшие защитники Саравора поняли, что из раскаленных докрасна стволов уже ничего не вылетит, схватились за алебарды и кинулись ко мне. Я заорал, выдернул ленту подачи с машины Глека, швырнул машину на ступени, а сам затопал в Шпиль.

На каменном полу разлился пурпурный свет. «Таланты» сидели, прислонившись к станкам. «Таланты» были прикованы к ним цепями – и мертвы. Бедняг заставили работать до тех пор, пока Железное Солнце не зарядилось полностью, а затем им аккуратно и тщательно перерезали глотки. Саравор собрал необходимую энергию, и позаботился о том, чтобы ее не собрал никто другой.

Его куклы бежали ко мне и к лежащей на ступеньках машине Малдона. Та визжала так пронзительно, что мне даже в глухом шлеме закладывало уши. Я схватился за створки огромных дверей, надавил плечом. Цилиндры завыли, доспехи плюнули дымом, зашипела сжигаемая кожа – доведенный до предела фос-механизм начал поддаваться. Но и двери заскрежетали по полу, наконец закрылись с тяжким грохотом. Шатаясь, я побрел к станкам, стал посреди их рядов и принялся драть застежки и пряжки, пока народ снаружи налегал на дверь. Доспехи варили меня заживо. Я вытащил нож и принялся рубить кожу, попробовал отодрать болты шлема. Пальцы жгло даже сквозь перчатки. Я наполовину справился со шлемом, когда снаружи тяжко бухнуло – словно выстрелила огромная пушка. Великий Шпиль задрожал, сверху посыпалась пыль. Дверь потрескалась, куски посыпались внутрь.