Екатерина Кинн - Алмазные серьги Адити

К тому же расстаться с этими каплями живого света Нарака был не в силах. Он нанизал их на шнурок и повесил себе на шею, поверх царского ожерелья.

— Внимание и повиновение! Наракасура, царь Праджьотиша, покоритель Трех Миров!

Нарака стремительно прошагал через залу царского собрания к своему трону, сел, уперев руку в колено.

По знаку главного министра со своего места поднялся Мура, сенапати [11] Сенапати — генерал, военачальник. царского войска.

— О царь, — начал он. — Дозорные донесли, что на твое царство движется с войском Васудева Кришна. Он разбил свой лагерь, перейдя реку.

— А большое ли у него войско?

— Едва ли больше одной анихини [12] Анахини — одна десятая часть акшаухини. , о царь, — глаза Муры хитро заблестели.

— Плохо думает о моем царстве этот пастух! — захохотал Нарака. — С десятой частью войска думает одолеть меня?

— О царь, позволь сказать, — поднялся главный министр Даршит. Он был не асуром, а человеком, но Нарака ценил его за ум и проницательность.

— Говори.

— Быть может, Васудева Кришна желает не одолеть тебя на поле битвы, а добиться иной цели? Во всех его деяниях обычно есть скрытый смысл.

— Какой же смысл на этот раз?

Министр поскучнел.

— Пока не знаю, о царь. Вышлешь ли ты к нему посланников перед боем?

— Разве что ради твоих лазутчиков, — фыркнул Нарака. — Много чести этому пастуху.

Министр поклонился, сложив руки:

— Так я назначу посланников?

— Назначай. Пусть отправляются немедленно. Мура! Шанкар! Собирайте войско.

Нарака усмехнулся и погладил пальцами серьги Адити, приносящие удачу.

— Мы его разобьем, царь, не сомневайся!

Мура лихо опрокинул чашу вина себе в глотку. Он был уже изрядно пьян и снова и снова требовал, чтобы служанка наполняла его чашу. Нарака почти не пил, золотистая жидкость в его чаше убыла едва ли наполовину. Он сидел, уперев локоть в колено, подперев рукой голову, и смотрел на танцовщиц. Музыканты в цветных тюрбанах играли медленную, чувственную мелодию, и смуглые тела, едва прикрытые тонкими тканями, сладостно изгибались в танце. Одинаково накрашенные глаза и губы делали танцовщиц похожими, как близнецы. Нарака сделал знак той, что вела в танце. Девушка подошла, покачивая бедрами. Ее браслеты и ожерелье с подвесками издавали нежный, едва слышный перезвон.

Нарака усадил ее рядом с собой, подал чашу. Она взяла обеими руками, отхлебнула глоток.

— Пей! — воскликнул Мура. — Царь угощает тебя, женщина, так что пей и веселись! Эй, ты, вот ты, да, в голубой юбке! Поди сюда. Садись, — он похлопал ладонью по подушкам сбоку.

Танцовщица в голубой юбке подошла и села, трепеща, как загнанная лань.

— Пойдем, — тихо сказал Нарака своей.

Тяжелая дверь захлопнулась сама, и танцовщица испуганно обернулась.

— Я же асур, ты забыла? — Нарака привлек ее к себе и приподнял ее лицо за подбородок. — Не бойся.

Вряд ли она перестала бояться, они все лишь делали вид, но слезы утерла — аккуратно, не размазав каджал [13] Каджал — краска для ресниц. с ресниц.

Совершив омовение и выгнав слуг, Нарака подозвал женщину.

Расторопные служанки успели ее умыть и умастить благовониями и удалились, не дожидаясь, пока царь отдаст им приказание. Порядок был им известен давно и прочно. Заодно они унесли и ее покрывало, оставив на ней только нижнюю юбку-паваду и чоли [14] Чоли — поддерживающая грудь полоса ткани или подобие блузы. .

Нарака подошел к ней сзади, просунул пальцы под туго натянутую ткань у нее на груди и дернул. Чоли разорвалась, и горячие руки мужчины сжали ее груди, перебирая и сдавливая соски между пальцами. Танцовщица издала полувздох-полустон, когда он увлек ее на ложе. Звякнули ее ножные браслеты. Она упала, раскинув руки, придавленная тяжелым телом асура. Он раздвинул ей ноги, обрывая с пояска тонкую ткань юбки, и вошел в нее, как входит победитель в захваченный город. Он заставил ее стонать и изгибаться, испытать не только подавляющую силу, но и страсть, так что она сама обвила его плечи руками и подставила полураскрытые губы под его поцелуи — жесткие и требовательные.

Осознав, что он полностью сорвал с нее одежду, женщина стала закрываться руками и попыталась отползти, но он не позволил ей. Он и сам был нагим, и это пугало ее больше, чем его сила и жадная страсть, потому что люди почитают полное обнажение тела за оскорбление богов. Но промельк стыдливости угас тут же, стоило ему сжать ее груди с затвердевшими темными сосками и раздвинуть ее бедра коленом.