Александр Ермаков: Сила Зверя

Фартовый, безмятежно вытянув губы, пускал колечки табачного дыма.

Мимо окон, повихливая рабочими округлостями седалища, в поисках приключений на оное, продефилировал маловозростный гей. Завернул в заведение, вопрошающе поводил шнифтами, похлопал длиннющими, накладными небось, ресницами. Уставился ожидающе на Фартового. Тот цыкнул слюной на пол, демонстративно от пышнопопенького петушка отворотился. Делу время, потехе все остальное. Гений разгильдяйству не кореш.

Тачка с отмороженным водителем наконец завелась, мигнула поворотниками и отчалила. На ее место тотчас припарковалась другая, ничем прежней не лучше. Водила, что характерно, не вылез.

Любитель прессы встал, потянулся, скатал газеты трубочкой, словно шею курице скрутил, пхнул в мусорник, да еще злорадно сверху плюнул. Поспешил вдоль улицы, небось в сортир.

Глядь, а на той лавочке уже новый в пиджачной паре примащивается. Развертывает еженедельник. Ну, прямо тебе скамья-читальня.

Фартовый взглянул на часы. Все правильно, вчера было все так же. Наружка. Как бог свят, наружка. Вот, только, чья? Ну уж не Зиберовича фирмы, это верняк. Не стал бы дядя Беня с Мойшей Рувимовичем в казаки-разбойники забавляться. И ему, Фартовому, бы не позволил. Да и не сыскари, псы натасканные, здесь толкутся. Те такую дурку не упорят. Сразу не засветятся, не прокололются.

Затянулся Фартовый. Довольно осклабился. — Мусора. Районные мусора участковые. Кинули на усиление, по недостаче кадров. Звездочки погонные имеются, а марафет не тот. Лады. Вот только мотну в Прямокопытовск, и за дело.

Отодвинул недопитую чашку, двумя пальцами по губам поводил, словно вытирая. Сунул в зубы папироску. Небрежно расщелкался с официанткой и был таков.

У генерала Зиберовича были проблемы. Он ни черта не мог понять. Перед ним на столе лежала пухлая папка с материалами экспертизы «Песни о нечестивом рыцаре Сигмонде». Генерал еще раз перелистал страницы, захлопнул обложку, откинулся в кресле. Потом снова наклонился, переложил папку на другое место стола, опять откинулся на спинку.

Невероятно!

Каким только тестам не подвергались эти руны, все методы перепробованы, все специалисты привлечены, все лаборатории и научные центры задействованы.

Над «Песней» работали графологи, текстологи, лингвисты, рунисты, мифологи, историки, археологи, био— и просто химики, спектрометристы, рентгенографисты, нуклеарщики, математики, материаловеды, мой Бог, и такие специалисты, о науках которых Зиберович и не слыхал. Изучение проводилось независимыми методами, различными коллективами, в условиях строгой секретности. Результаты проверялись и перепроверялись. И что же? Все эксперты дали однозначное заключение — рассматриваемый документ, несомненно, является подлинником. Конечно, были некоторые неизбежные расхождения в датировках, но расхождения, в данном случае, совершенно несущественные. Главным являлось то, что единодушный вердикт гласил — пергаменты содержат древнюю автохтонную запись ранее неизвестного дохристианского эпоса.

Невероятно!

Но анализы проведены в наисовременнейших лабораториях, на точнейшей аппаратуре, лучшими специалистами, и какими специалистами — мировыми светилами. Сомневаться в их компетенции не приходилось. Чего только стоит одна подпись нобелевского лауреата, действительного и почетного члена многих академий и научных обществ, профессора, доктора кибернетической макроморфной археосемантической структуральной лингвистики.

С этим фактом контрразведчику Зиберовичу приходилось считаться.

С другой стороны, сам Зиберович, призвав в поддержку д-р Аматора, провел глубокое изучение текстов и пришел к не менее однозначному выводу — за этим сочинением стоит Стилл Иг. Мондуэл. С этим фактом тоже приходилось считаться.

Но вот оба заключения между собой не стыковались, ну никаким образом не стыковались. И с этим, считаться тоже было надо.

Необходимо предпринимать меры. И Зиберович предпринял. — А подать ко мне полковника Приходьку! — Распорядился рассудительный генерал. В скором времени полковника Приходьку подали.

Неожиданно для себя, выдернутый, как ставрида за губу, из проруби Шпицбергеновского небытия, Виктор Петрович одичалым взглядом озирал раскрывшиеся перед ним прелести цивилизации. Особо его огорошивал вид бродячих голоногих баб.

Какие телки! Какие буфера торчат, растягивая тонкие кофточки, какие вымя выпирают из глубоких декольте, как призывно шевелятся под облегающими юбочками филейные части, какие между ними складки! А ляжки, ляжки, играют каждым шагом, задирают ткань повыше! Эхма, еще б чуток и… Ему стало дурно — полковник почувствовал, как кровь от головы устремляется к застоявшейся офицерской косточке, лишая мозги необходимого гемоглобина. Близкого к обмороку от острой коронарной недостаточности, опального полковника подхватили два дюжих молодца, сопровождавших его от самого трапа самолета. Молодцы были сноровисты и деловиты, натасканы, что твои ротвейлеры. Видели ли они, сквозь темные стекла очков, из-под надвинутых на глаза широкополых шляп и поднятых воротников своих длинных плащей, этих сиськастых, ляхастых див, Приходько не догадывался, а молодцы хранили профессиональное молчание и только крепче сжимали обмякающее тело.