Виталий Каплан: Около кота

Первое, что я из канавы заметил, высунувшись – это штаны. Дорогого атласу штаны, цвета полевых колокольчиков. Штука такого от десяти до пятнадцати огримов идёт. И сапоги опять же – короткие, из телячьей кожи, тонкая работа.

А после и остальное разглядел. И кафтан зелёного сукна, серебристыми блёстками по бокам расшитый, и белый плащ модного покроя, и широкий пояс, на котором хоть и не сабля, как у высокородных господ, но вполне себе внушительный кинжал в костяных ножнах. И не в простых, а с узорной резьбой.

Ну и как, по-вашему, станут трое сопливых босяков с таким дядькой связываться? Тем более, полдень уж близок, это тебе не ночью в переулке. Да и вопрос ещё, вышло ли бы у них ночью. Ибо достал дядька свой клинок и начал его пальцами крутить. Ну, кто из вас ножевому делу обучен, тот понимает – большая выучка на такое нужна. Вот и босота поняла.

И я уж о том не говорю, что дядька-то не один был. Стоял рядом с ним парнишка, ровесник пацанам, только что учившим меня уму-разуму. Тонкий да высокий, про таких сказано: согнёшь, да не сломаешь. В простой одёже – рубаха полотняная некрашеная, подстать ей штаны, башмаки деревянные. Через плечо сумка большая перекинута. Волосы почти как у меня, только больше в рыжину уходят, а глаза серо-зелёные, и если приглядеться, конопушки на лице имеются.

В общем, удрали босяки, точно крысы в погребе, когда погромче топнешь да свистнешь.

– Ну, чего разлёгся? – дядька спросил. – Давай уж вылезай, что ли.

Вылез я и ну таращиться на него. А как мне, бедняге-бродяге, не потаращиться на этакое диво? В канаве-то я не всё разглядел. А тут и шляпу приметил, какую стряпчие либо лекаря носят, и цепочку золотую на груди, а на цепочке большой камень зелёный. Изумруд, по всему видать.

Ну, вы уже, конечно, поняли, что то и был он самый, господин Алаглани. А я тогда лишь глаза потупил, рваньё своё озирая.

– Ну что, жив? – голос у него негромким оказался, но каким-то… плотным, что ли.

– Ага! – подтвердил я, не поднимая глаз.

– За что били? – тон его был скучным-скучным, и я сразу смекнул, что скука эта – деланная.

– На чужую землю зашёл милостыньку просить, – ответил я чистую правду.

– И давно землю топчешь милостыньки ради? – продолжил он допрос.

– Уж второй год как, – припустил я слезы в голос. – Как беда у меня стряслась, так вот и хожу Творца ради…

– Беда, говоришь, – хмыкнул он. – Ну, это дело обычное.

И тут он меня удивил. Взял двумя пальцами свой изумруд, поднёс к глазам – и сквозь него на меня поглядел. Будто прозрачен его камень.

– Господин, – подал голос парнишка, его спутник, – нам ещё для госпожи Киури-тмаа глазные капли готовить… и вообще дел по горло…

– Погоди, Халти, – не глядя в его сторону, откликнулся мой спаситель, – тут, видишь, беда у человека.

– Ясно, – хмуро отозвался парень, которого, как выяснилось, Халти звать.

– Ну и вот, – усмехнулся господин и вновь повернулся ко мне. – Как твоё имя?

– Гилар, – без заминки откликнулся я.

– Лет тебе сколько?

– Пятнадцатый год весной пошёл, – ответил я опять же чистую правду.

– Второй год, значит, бродишь по дорогам Творца ради?

– Ага! – А что я ещё мог тут сказать? В подробности пускаться? Так сейчас не след, это после…

– И как, нравится жизнь бродяжья?

Я очень громко всхлипнул и помотал головой.

– В услуженье ко мне пойдёшь?

Так вот сразу и сказал. Как у нас в трактире говорили, «открутить быку хвост».

– А вы кто? – поднял я на спасителя своего глаза. Честно так посмотрел – мол, впервые вас, господин, вижу, а невесть с кем дел не имею.

– Это ж господин Алаглани, придурок! – вмешался Халти. – Наипервейший городской лекарь и аптекарь, почётный гражданин и кавалер ордена Высокой Руки!

Ага. Ну, откуда ж мне, бродяжке, вторую неделю всего в столице обретающемуся, такое знать? Но бродяжка я не совсем тупой, вежеству обучен, и потому склонился перед лекарем в поясном поклоне.

– Ну так как? – повторил он все тем же скучным тоном. – Пойдёшь?

Помолчал я слегка – мол, думаю, шевелю всеми своими мозгами.

– А пойду! А что делать-то надо?

– Да всякое… – улыбнулся господин Алаглани. – По дому там, по саду-огороду, а дальше посмотрим. Работать умеешь?

– Ага! – кивнул я. И снова ведь правду сказал! Уж наверняка не тяжелее, чем в трактире.

– Ну и ладно. Пока что поработаешь за еду и одежду, а дальше посмотрим, какую тебе плату положить. Годится?

Я молча кивнул. Ещё бы не годилось! Кто бы в моём, бродяжкином, положении, кочевряжиться стал?