Андре Олдмен: Щит Агибалла

– Меня, — отвечает здоровяк, — только тот помнит, кто мне по нраву. Остальные жду. На Серых Равнинах.

И осклабился. Зубы у него белые на удивление, на лице — ни парши, ни "огня бледного". Хорошее лицо, хоть и злобное.

Я, конечно, свою палочку тут поудобнее перекинул, чтоб он заметил. Палочка крепкая, на одном конце медный наконечник с крючком, на другом — свинцовый набалдашник. Может, кто меч или там булаву предпочитает, а мне и с палочкой хорошо. Редко подводила.

– Ты, — говорю, — видно, иноземец. Похож на киммерийца, коих даже в дикой Бритунии почитают за варваров. Лет тебе немного, шестнадцать-семнадцать. В наших краях не бывал. Так послушай, ежели желаешь, доброго человека. У нас тут так: не укрылся на ночь за стенами — погиб. Мне плевать, что ты мертвецов объедаешь, это пусть старейшины да жрецы яйца чешут, но ежели мозги твои по весу достойны тела, пораскинь ими. Корысти у меня нет, предупредить хочу.

– Ладно, — бурчит здоровяк, — предупредил. Что за твари ночные, коих вы так боитесь? У меня, — тут он снова погладил свой меч, — кое-что для них имеется.

– Против этой заразы, — отвечаю, — твоя игрушка что веер придворной дамы супротив насильника. Сколько ни махай — толку не будет.

Тут он поднимается, и я вижу, что киммериец на пол головы меня выше и в плечах шире раза в два.

– А откуда ты, — гудит, — моль бледная, узнал, сколько зим минуло с моего рождения и откуда я родом?

Не стал я ему объяснять, что вижу гораздо больше: и то, что был он гладиатором в жуткой Гиперборее, и бежал оттуда, и приключений имел немало… Положа руку на сердце, сам не знаю, как это у меня получается, а только люди для меня — не загадка. Хотя и отведал яиц оотэка лишь дважды, и открыл их пагубную тайну, — потом отвратился от дурного пристрастия, чего и всем желаю.

"Моль бледную" в другой раз, может быть, и не стерпел бы, но встреча у Шрухта была куда важнее случайной стычки на вечереющей дороге, и грусть-тоска почти отпустила, не знаю почему. Быть может, здоровяк-киммериец, жрущий пищу мертвых со спокойной ухмылкой, всколыхнул в душе что-то далекое и полузабытое.

– Ладно, — говорю примирительно, — не след на ночь глядя тут торчать. А ежели мечом помахать хочешь не запросто так, а по делу, приходи в корчму "Божий глаз", далее по дороге. Там буду тебя ждать. Солнце взойдет, тогда и выясним, кто моль бледная, а кто шут колдунов гиперборейских…

Тут он на меня и прыгнул. Хорошо прыгнул, по всем правилам: чем сразу из ножен долой, и выпад мне в живот, да еще с выкрутом! Такой выкрут, ежели дело до конца довести, кишки по елкам развесит. «Штопор» у гладиаторов зовется, а откуда то ведаю — не спрашивайте, никогда в казармах Халоги не был, да и не очень туда собираюсь.

С трудом я отбился палочкой, живот свой тощий от потрошения спас, а юноша северный уже снова в атаку летит, и тут я смекаю, что не зря дурные предчувствия меня мучили. Многих супротив моя деревяшка стояла, а такой ярости по пустяку ее хозяин доселе не видывал! Решил, видать, за пару слов меня северянин порешить, не иначе.

Ладно. Скакали мы в синей пыли довольно долго. Задел он мне плечо, хитон разорвал и плечо оцарапал, да я ему единожды набалдашником свинцовым ляжку огрел — смешные поранки! Пока топтались, темень совсем упала. И вижу, палкой размахивая, как из-под лап нависших, из-под подлеска, начинает выползать… Он, рой гибельный!

– Стой! — ору я киммерийцу. — Стой, дубина оледенелая, иначе обоим хана!

Он, даром что воин пылкий, — чутье, как у животного, — сразу застыл, только глязенками синими вращает и острие клинка с меня не сводит. Дыхалка у него сразу успокоилась, взгляд осмысленный: рубака, как есть, бывалый. То и спасло нас.

– Стой, — повторяю, — ежели в домовину на пару со мной не хочешь! Говорено: утром у нас оружием машут, вечерами же гибель грозит любому. Глянь за дорогу…

Он глянул. Ничего ему, конечно, пришлому, страшного там не открылось. Как туман легкий, как дымок едва воскурившийся, — лезет рой из-под ветвей и тихо так шелестит крылышками, как камыш под ветром. И принять его легче за туман лунный. И думает мой киммериец, что хитрость я применил, отвлечь его желая.

Я, знамо дело, не воин никакой и никогда таковым себя не выпячивал. Куда уж выродку до подвигов ратных. А только вижу: арена в Халоге, кровью залитая, бойцы по ней мечутся, и те, кто желает снова в казармы вернуться, не только силой да натиском врагов одолевают… Вижу: здоровенный шемит с сетью и трезубцем, а супротив него верткий замориец… В чем только душа держится, и как такого заморыша ведьмы да колдуны гиперборейские на круг выпустили? На трибунах гвалт и крик великий: "Убей! Убей!" Нет надежды у заморийца, но он цепок до жизни, ох цепок! Вот — в лицо ему летят три заточенный смерти, взмах меча, еще, еще… Слабеет рука: отчаяние и скрежет зубовный! И орет мой замориец, плюгавый шакалишка, орет, обливаясь потом и кровью: "Ты! оглянись! Во имя Мардука, воина небесного, оглянись!" И еще что-то невнятное…