Валерий Большаков - Магистр

А ведь иного метода нет. Во все времена жили люди, способные учить других. Иногда их имена оставались в истории, чаще всего подвергались забвению.

Легко научить ремеслу или военному делу. «Делай, как я!» – вот и вся метода. Лепи горшки, как я. Строгай, как я. Вари пиво. Куй железо. Головы срубай ворогу.

А как научить честности? Как внедрить в ребячью душу понятие справедливости? Милосердия? Понимания? Совести? Как привить любовь к труду и тягу к знаниям?

Да если даже к лучшему учителю привести ребенка с улицы и попросить: «Научи этого дитёнка брать на себя ответственность и нести её», – ничего же не выйдет. Всё, что есть у учителя, – это слова и розги. В будущем недалёкие и неумные гуманисты отменят наказания для детей – и лишат учителей кнута. А много ли воспитаешь пряником? И разве безнаказанность не хуже во сто крат наказания? (Да и кто сказал, что эти гуманисты наказание запретили? Они просто переложили неприятную процедуру на родителей – вызовут тех в школу, опишут подвиги сыночка – и будет тому сыночку! Всыпят дома так, что сесть не сможет…)

Удел учителя – бормотать заклинания: «Будьте добренькими, будьте добренькими…» А где же педагогу взять волшебную палочку, чтобы «закрепить материал»?

И насколько, вообще, человек воспитуем? Что в нас передаётся по наследству, а что служит примером? Как это узнать? Как определить, на каких весах?

Ах, как радуются мамочки, глядя в честные глаза своих малышей, наивно лепечущих слова любви и бесконечной признательности. Но подступает зловещий срок, исполняется малышу тринадцать лет – и всё летит в тартарары. Милый мальчик (девочка) превращается в наглого, невоздержанного, угловатого отрока (отрочицу), грубит, не слушается, занимается чем попало… Что же, тринадцать лет «воспитания» – коту под хвост? Начинай сначала? А как? Это малышня в рот взрослым глядит, а подростки посмеются только над нудными нотациями, отвергая учителей и низвергая авторитеты…

Тут размышления Олега сбились – Наталья захныкала, завертелась беспокойно. Открыв глаза, долго ими хлопала, словно не узнавая «папу», а потом зачмокала.

– Ну и что ты этим хочешь сказать? – спросил Сухов с неожиданной робостью. – Жрать хочешь? Ох, где ж там твоя мама…

Мучиться ему пришлось недолго – скрипнула дверь, пропуская в покой Елену Мелиссину и грустную девушку лет двадцати, миловидную, с густыми чёрными волосами, спрятанными под платок-теристру. Одетая в простое платье, девушка не носила обычного сюркени, обтягивавшего грудь, – уж больно велик был её бюст. Тяжелые, налитые груди распирали льняную ткань, увлажняя её пятнами от выступавшего молока.

– Вот, нашла! – радостно сказала Елена. – Познакомься, это Гелла. Она потеряла своего ребенка и согласилась кормить моего… нашего.

Гелла робко поклонилась Олегу, магистр тоже ответил ей поклоном.

– Ты из лангобардов? – спросил он.

Тут ему пришлось удивиться – Гелла вздёрнула свой носик и ответила, что все её предки до седьмого колена были чистокровными римлянами. Сухов не стал спорить, да и Наталья теряла терпение – словно почуяв запах молока, она радостно и нетерпеливо заагукала. Гелла подошла к кровати и всплеснула руками в восхищении – Елена гордо улыбнулась…

Истинная римлянка быстренько уселась, взяла девочку на руки и дала ей грудь, хоть и огромную, но сохранившую красивую форму. Наталья даже растерялась, облапив её, и жадно всосалась, зачмокала.

Олег уселся в кресло и стал наблюдать за кормлением ребенка – вероятно, самой древней картиной на свете…

Королевский приём был очень пышен и очень скучен – в тронном Большом зале, скудно освещённом сквозь промасленные холстины, вдоль трёх стен выстроились придворные, а на возвышении у задней стены, увешанной знамёнами поверженных врагов, стоял трон лангобардских королей, ныне занятый Гуго Арльским.

Гуго выслушивал нудные приветствия высоких гостей, вроде принца Конрада I Тихого, сына бургундского короля Родольфо II, князя Капуи Атенульфа II, Германа I фон Веттерау, герцога Швабии, или Арнульфа Милостивого из рода Луитпольдингов, герцога Баварии.

Все эти высочества, светлости, милости терпеть не могли Гуго Арльского, но слащаво улыбались ему. Впрочем, они и друг дружке постоянно делали пакости, но в лицо расточали любезности, сжимая за спиною нож и мечтая его всадить по самую рукоятку своему собеседнику.

После представлений, поздравлений и уверений в совершеннейшем почтении все с облегчением перешли к «официальной части» – начали пировать: есть до отвала и пить до упаду.