Филип Пулман: Книга Пыли. Прекрасная дикарка

– Давай, убей меня, маленький негодяй! – вскричал человек. – Наконец-то я обрету покой!

Собаки ринулись вперед, и человек на ступеньках скорчился, не успел Малкольм даже пошевелиться. Если он ударит его еще раз, то уж точно прикончит. Все это время ужасная, опустошающая боль отделения продолжала терзать Малкольма; мысль о том, что маленький, отважный, покинутый деймон из последних сил сторожит ребенка, наполняла его отчаянием.

– Что такое поле Русакова? – выкрикнул, наконец, Малкольм. – Почему оно так важно?

– Пыль…

Это было последнее слово Жерара Боннвиля, да и оно было произнесено едва слышным шепотом.

Собаки, лишенные вожака, носились вокруг. Малкольм подумал об Элис, об эльфийской леди, украшающей ей волосы цветами, о ее согретых сном щеках и о том, каково это было – держать на руках малышку Лиру, и псы, ощутив его чувства, развернулись на месте и прыгнули еще один, последний раз, и Малкольм ударил, и бил, и бил, снова и снова, пока человек не замер и стоны его не стихли. На острове воцарилась тишина. Гиена-деймон исчезла. Малкольм стоял над телом человека, желавшего Элис так сильно, что это не давало ему умереть.

Руки, натренированные долгими днями гребли, заныли от усталости. Сейчас даже просто держать весло в руках было ему не под силу, и Малкольм выронил его. Собаки пропали, будто их и не было. Мальчик сел и привалился к одной из колонн. Тело Боннвиля лежало наполовину в слепящем лунном сиянии, а наполовину в тени. Струйка крови неторопливо бежала и впадала в одну из дождевых луж на крыльце мавзолея.

Глаза Элис были закрыты. На щеках темнели пятна крови; кровь пачкала ногти и струилась по ноге. Девушку била мелкая дрожь.

Она вытерла рот рукой и снова уронила ее на мокрый камень, будто птицу с измятыми крыльями. Бен в обличье мышки лежал, дрожа, у самой ее шеи.

– Элис, – прошептал Малкольм.

– Где Аста? – хрипло спросила она. – Как…

– Она сторожит Лиру. Нам пришлось раз… разделиться.

– Ох, Мал, – она сказала только это, но он почувствовал, что все его муки того стоили.

Он вытер лицо.

– Надо стащить тело вниз, к воде… – нетвердым голосом произнес он.

– Да. Хорошо. Только медленно…

Мальчик с трудом поднялся – у него болело буквально все – и наклонился, чтобы взяться за ноги. Он потащил тело; Элис тоже заставила себя встать и помогала, держась за рукав. Тело оказалось очень тяжелое, зато не сопротивлялось и даже не цеплялось по дороге за наполовину ушедшие в землю надгробия.

Они добрались до края воды. Могучее течение неслось буквально в шаге от них. Катер ДСК с прожектором давно исчез. Вдвоем они неуклюже столкнули мертвеца в воду, поток подхватил его и повлек прочь, а они все стояли, прислонившись друг к другу, и глядели, как темное пятно – темнее темной воды – плывет и, наконец, совсем пропадает из виду.

Свечка в каноэ все еще горела. Лира спала, а Аста, уже совсем на пределе сил, тихонько лежала рядом. Малкольм поднял своего деймона и прижал к себе. Оба они заплакали.

Элис тоже забралась в лодку и легла. Бен принялся вылизывать ее и лизал, и лизал, смывая кровь отовсюду, где она еще оставалась. Потом Элис натянула на себя и деймона одеяло, отвернулась и закрыла глаза.

Малкольм взял малышку на руки и лег, обнимая ее и завернувшись со всех сторон в одеяло. Деймоны устроились между ними. Последнее, что он успел сделать – погасил пальцами свечу. И провалился в сон.

Наводнение достигло пика. По всей Южной Англии вода смывала дома и целые деревни, и даже большие здания, топила скот на фермах. Что до людей… количество погибших и пропавших без вести уже не поддавалось подсчету. Властям и местным, и государственным приходилось тратить на борьбу с бедствием буквально каждый пенни и каждую секунду.

Но посреди всех этих неотложных мер обе искавшие Малкольма с Лирой партии упорно продвигались вниз по течению, к столице. Они отслеживали каждый слух, а слухов было много; они не обращали внимания на крики о помощи, несшиеся с обоих берегов и от представителей обеих сторон; они искали только одно: мальчика и девочку в каноэ, с ребенком на руках, – все их мысли были устремлены только к ним. И еще к человеку с трехногой гиеной.

Как и лорда Наджента, Джорджа Пападимитриу преследовало ощущение странности и даже некоторой нереальности происходящего. Виной всему был потоп. Цыган – хозяин лодки, на которой плыл Пападимитриу, – рассказал ему, что, согласно их поверьям, у непогоды есть свои настроения, как, впрочем, и у погоды вообще.