Андре Олдмен: Заговор теней

А ночью случилось происшествие, до сих пор не дававшее покоя своей загадочностью.

Он не видел Ка Фрей с того времени, когда старый раджуб объявил "млеччха, именующего себя Конан" временным правителем Гадхары. Увел ее тысячник Кашьяна, а раджуб объяснил, что в том случае, если чужестранец желает сочетаться с гадхаркой браком согласно собственным обычаям, это не может произойти ранее, чем Конан перестанет быть Одноногим Сингом.

— Три дня Халипуджи ты не принадлежишь себе, — сказал длинноносый, — потом можешь делать, что хочешь. Своей победой ты доказал, что достоин именоваться дваждырожденным, и, объявив анупру своей женой, ты подаришь ей свободу. Пока же ее отведут во дворец, ибо она принадлежит тебе, но девица останется анупрой, пока не завершится Калипуджа, и снимет маску не ранее этого срока.

И вот, первой ночью своего временного царствования, киммериец проснулся от легкого прикосновения и, открыв глаза, увидел в колеблющемся свете лампы склонившееся лицо Ка Фрей, необычно бледное и холодное.

На длинных пальцах, лежавших на его обнаженной груди, поблескивали серебряные сердечки, скрепленные бисерными нитями с агатовый полумесяцем на тыльной стороне ладони, а тот, в свою очередь, крепился двумя тонкими цепочками к золотому браслету на тонком запястье.

Киммериец перевел взгляд на гибкий стан девушки, едва прикрытый полупрозрачной накидкой, и заметил под тонкой тканью сверкающий алыми и зелеными искрами набедренный пояс с подвесками в виде бубенчиков и петель, спускавшихся с левого бока, на точеной шее — алмазное ожерелье и шнур с золотыми розетками в густых волосах…

— Украшения клинхов прекрасны, — пробормотал он, — ты — словно дивное видение, посланное Сомой…

— Еще не проснулся, кшатрий?

Конан не узнал голоса вендийки: говорила она плавно и слова выговаривала правильно и красиво.

— Кто такие клинхи?

— Уже забыла песьеголовых?

— Ах, эти… — Дивное видение презрительно скривило губки. — Послушай, млеччх, я не знаю, почему ты решил, что мои драгоценности из Дангуна. Гадхарцы не имеют никаких дел с презренными потомками трехголового чудовища. Между нами нет взаимопонимания, хотя мы и готовы к диалогу. Но я пришла не за тем, чтобы обсуждать политические проблемы. Я пришла, чтобы молить тебя отдать мне Плод Желаний.

— Ба! — изумился варвар. — Зачем он тебе вдруг понадобился?

— Чтобы спасти моего отца.

— А что с ним?

— Он может умереть.

— Ты раньше не говорила, что твой отец болен.

— Раньше?! Когда это "раньше", хотела бы я знать?

— Ну, хотя бы на том косогоре… Момент для просьб был поудачней.

Девушка немного помедлила, словно собираясь с мыслями.

— Мне непонятны твои слова, кшатрий, — сказала она наконец, — ты устал после состязаний, разум твой затуманен усилиями, приложенными для достижения победы. Но у меня нет времени ждать, я предлагаю в обмен на Золотой Орех самое дорогое, что у меня есть…

— Что же?

— Я позволю тебе сорвать прекрасный цветок, которого не касался еще ни один мужчина!

Тут Конан окончательно уверился, что спит и видит сон. Полнолуние все-таки, в такие ночи мало ли чего может привидеться…

— Сдается мне, — сказал он, прикрывая глаза, — что в прошлый раз ты называла это "пещерой наслаждений". И пусть я стану бородатым отшельником, если уже не вошел в нее однажды…

Она так толкнула его в грудь, что варвар мигом сел на постели.

— Презренный! — вскричала девушка, отступая вглубь комнаты. — Ты оскорбляешь меня!

— Хватит! — Киммерийцу уже надоело это представление. — Ступай к себе и надень маску. Если кто-нибудь увидит, что анупра шастает по дворцу без дозволения, ее, думаю, просто высекут.

Женская фигурка метнулась к двери, и он услышал слова, полные ненависти:

— Я отомщу тебе за унижение, ничтожный млеччх!

— К твоим услугам, — пробормотал Конан, откидываясь на подушки. — Когда ты снова мне приснишься…

Он почти забыл о своем странном видении за следующие два дня, наполненных приятными государственными заботами. Заботы сводились к рассылке людей, собиравших, согласно обычаю, подати для Одноногого Синга. Горы мешков, штабели сундуков и ящиков громоздились во дворе золотого дворца; беспрерывной чередой шли навьюченные лошади и ослы, буйволы тянули тяжелые повозки, полные добра: гадхарцы приносили дань, долженствующую обеспечить им благоволение богов и процветание — до следующей Халипуджи. Находились, впрочем, такие, кто более полагался на острые клинки пуджаров и втайне надеялся, что млеччх не выстоит целый день на одной ноге и добро вернется к своим хозяевам; но эти помалкивали.