Сурен Цормудян: Когда завидуют мертвым

Васнецов представил себе эту картину, и сердце защемило от жалости и боли за этого мальчишку.

— Так зачем ты его мучаешь? — тихо спросил Николай.

— Что? — Ветер уставился на него.

— Почему не избавишь от мучений?

Теперь все недоуменно уставились на него.

— Что это значит? — нахмурился Артем.

— Блаженный, я тебе сейчас калитку вынесу, — прорычал Крест.

— Разве это жизнь? — продолжал Николай, не обращая внимания на угрозу Людоеда.

— Ты… ты хочешь сказать, что я должен убить своего сына? Уж такого мне моя возлюбленная оставила, а он, несмотря ни на что, живой. И я должен его лишить жизни? Ты что такое говоришь?

— Эй! — рявкнул Людоед. — Ну-ка в глаза мне посмотри, фашист хренов!

Васнецов повернул голову и поймал на себе испепеляющий взгляд Ильи. Вдруг стало холодно и все вокруг померкло. И… Рана… Ее бросили с матерью в могилу, даже пуповину не обрезав. И новорожденная, которую приняли за мертворожденную, закричала. Жизнь пробивалась из могилы. Желание жить во что бы то ни стало. ЖИТЬ!

— Ветер, прости… — Он встряхнул головой, освобождаясь от этого странного гипноза, в который Людоед его как будто погрузил. — Я не то хотел сказать…

— А как иначе прикажешь тебя понимать? — резко бросил Артем. Затем он поднялся со своего стула и добавил: — Знаешь, ты действительно глазами на отца своего похож. Но и только… — Обратившись к Варягу, он сказал: — Скоро Кабан придет. Помоетесь, поедите и отдыхайте. Вербовку вашу он на следующее утро отложит. К тому времени его соратники освободятся от сегодняшних хлопот. Да и он сам. К тому времени настоятельно рекомендую вам покинуть Вавилон.

Сказав это, Ветер быстро ушел.

— Я же из лучших побуждений, — растерянно пробормотал Николай.

— Поверь мне, говнюк, тот, кто первым нажал на кнопку, тоже руководствовался лучшими побуждениями. На свой лад, конечно, — усмехнулся Людоед. — И как, нравится тебе результат? Не решай за других их судьбу.

— Что? — Васнецов уставился на Людоеда. — Что ты сказал? Не решать за других их судьбу? А как насчет Ирочки Листопад? А? А как насчет Пчелки? А как насчет той девочки, в кантине Олигарха? А? Не ты ли за них решил?

Людоед неторопливо встал со стула, подошел к Николаю и, наклонившись, зашипел:

— Это бремя, этот крест и этот грех я несу на своих плечах и на чужие не перекладываю. Когда станешь умнее, свистни, и я тебе популярно объясню. А сейчас заткнись. И еще раз упомянешь Ирину Листопад, я избавлю тебя от мук. Ведь мне кажется, что ты не живешь, а мучаешься.

Произнеся это, он отвесил Васнецову подзатыльник.

Текущая ситуация скупо бросила им несколько часов на отдых. Крохотное время на драгоценный сон перед очередным рывком на восток, в сторону фантастически далекой заветной цели. И пусть этот рывок был одним из многих в долгом и почти безумном путешествии, что-то делало предстоящий путь особым, наполненным определенными символами. Ведь позади был весь европейский континент.

Масса перепаханных обоюдными ядерными ударами стран Евросоюза. Мертвое Черное море, изрыгающее из своих вод гремучую смесь сероводорода. Мистический западный рубеж в далеком Калининграде, о котором Николай знал лишь понаслышке, что была такая крохотная местность в России, окруженная со всех сторон недружественными странами. Сожженная Калуга, уцелевший Надеждинск, разрушенная Москва с ее метрополитеном, в котором бродит огромный оборотень… Все. Европа кончилась. Дальше гряда Уральских гор, за которыми огромная Азия. И пусть большая часть пути еще впереди. Пусть Европа была малой долей их путешествия. Осознание, что этот этап уже пройден, давало некоторое облегчение. Облегчение и тревогу одновременно. Ведь что-то ждало еще впереди, на бескрайних просторах Азии. А дальше — Северная Америка. Аляска. ХАРП.

Господи Боже (арм.) .