Роберт Говард: Чёрные колдуны

— Я не смею, брат, — рыдала Жазмина, ломая пальцы.

— Приказываю тебе! Скорее! — в слабеющем шепоте послышались прежние повелительные нотки. — Ты всегда была покорной сестрой, так исполни же последнюю волю Мехараджуба. Отправь мою незапятнанную душу в лоно Ашура! Спеши, иначе будешь виновна в моем вечном томлении внутри ужасного чудовища. Приказываю, убей меня! Убей!

Ужасный крик Жазмины эхом заметался под золочеными сводами. Невольницы упали ниц, а вазам отпрянул и закрыл лицо руками, когда украшенный драгоценными камнями стилет, вырванный из-за шелкового пояса женщины, по самую рукоять вошел в грудь ее брата. Тело повелителя Вендии вздрогнуло и ослабло, печальная улыбка застыла на помертвевших губах. Жазмина упала на застланные камышом каменные плиты опочивальни, молотя по ним маленькими кулачками.

За окном хрипло рокотали раковины и гремели гонги. Народ оплакивал своего повелителя, а жрецы в храмах, отдавая дань скорби, наносили себе порезы медными сверкающими ножами.

Отложив золотое перо, наместник Пешкаури, наиб Чундер Шан внимательно перечитывал письмо, которое только что закончил выводить на пергаменте, скрепленном печатью своего ведомства. Наиб привык взвешивать каждое слово, прежде чем молвить его или изложить письменно, и это помогало ему вот уже многие годы удерживать свое высокое положение. Лишь осторожные люди долго жили в этом диком крае на границе Вендии, по соседству с мрачными скалами Химелии. Час езды на север или запад — и путник оказывался в местах, где признают единственное право: право кулака и ножа. Опасность порождает осмотрительность, так считал наиб Пешкаури, так полагали и его подданные.

Сидя в полном одиночестве за искусно сделанным столиком красного дерева, Чундер Шан беззвучно шевелил губами, склонившись над письмом. Время от времени он отрывался от пергамента и поглядывал в окно, открытое для прохлады. На фоне темно-синего неба едва видимой полосой темнели зубцы крепостной стены, доходящей до окна. Сквозь бойницы и амбразуры ярко светили крупные звезды. Крепость наиба стояла вне стен города, охраняя ведущие к нему дороги. Ветерок, шевелящий гобелены на стенах комнаты, доносил слабые отзвуки жизни. Чундер Шан слышал топот конских копыт за сторожевой башней, резкий голос стражника, спрашивавшего пароль. С улиц Пешкаури долетали обрывки песен и тихий звон ситары.

Занятый чтением, наиб не придавал этим звукам значения. Заслоняя ладонью глаза от света латунного светильника, он пробегал по строкам, адресованным вазаму Вендии при королевском дворе в Айодхьи.

После традиционно длинных приветствий и восхвалений в адрес вазама, шло следующее:

«Да будет известно Вашей милости, что я в точности исполнил приказ Вашей милости. Тех семерых горцев запер в денно и нощно охраняемой темнице, непрестанно шлю вести в горы и теперь жду, что вождь их самолично прибудет договариваться об их освобождении. Однако тот сидит в горах и ничего не делает, кроме как грозится, как доносят, сжечь Пешкаури, если не выпустят его людей, и — да простит Ваша милость за то, что передаю речи нечестивца, — покроет свое седло моей кожей. От этого дикаря всего возможно ожидать, посему я устроил стражу на стенах. Сей вождь не гулистанского происхождения. Я не могу ручаться, что он предпримет. Но, поскольку все же это повеление самой Деви Вендии…»

Наиб вдруг отбросил письмо, сорвался с кресла и в мигом оказался у сводчатого проема двери, успев подхватить кривой меч в изукрашенных ножнах, лежавший на столе. Обнажив клинок, он воздел его в приветствии и застыл в почтительной позе.

Такая поспешность почтенного вельможи была вызвана неожиданным появлением в его комнате особы в муслиновых одеяниях, не скрывающих ни богатых украшений, ни гибкости прекрасного стана. Это была женщина, чье лицо прикрывала полупрозрачная вуаль, приколотая золотой булавкой в виде полумесяца к пышной прическе, охваченной тройной косичкой. Вуаль падала ниже груди, женщина прикрывала лицо ладонью, но наиб узнал ее по черным глазам, смотревшим сквозь трепещущую под вечерним ветром тонкую ткань.

— Деви!

Чундер Шан преклонил колено, но сделал это неловко, пребывая в полном замешательстве. Величественным жестом гостья приказала ему подняться. Беспрерывно кланяясь, он почтительно подвел ее к креслу из слоновой кости. Однако его первыми словами были слова упрека:

— Какое безрассудство, ваше высочество! На границах неспокойно, повсюду шайки разбойников, беспрестанные нападения с гор… Надеюсь, ваша охрана достаточно велика и надежна?