Следует топот, прерванный движением его руки:
— Еще кое-что, — произносит он. — Я ведь ничего не сказал о геперах. — Он делает паузу, все наклоняются вперед. — По большей части они были слишком юны во время прошлой Охоты. Они были тогда совсем детьми. Было бы жестоко, нецивилизованно и попросту нечестно сделать добычей детей, — в его глазах появляется садистский блеск, — но с тех пор мы вырастили их в идеальной среде. Чтобы быть уверенными, что они не только обеспечат нас сочной плотью и изысканной кровью, но и… окажутся более проворными, чем в прошлый раз. Сейчас, когда мы с вами разговариваем, они созрели и готовы к тому, чтобы их поймали и съели.
Звуки почесывания запястий, капающая слюна.
— Наши добрые граждане, — продолжает Директор, — сейчас настало уникальное время. Большая часть вас через минуту получит свои номера на рабочих местах. Матери, сидящие с детьми, получат номера на свой официальный электронный адрес. Ученики школ и колледжей, ваши номера ждут вас на ваших столах. Удачи всем вам.
С этими словами он исчезает.
Обычно из актового зала нас выводят ряд за рядом, но сегодня тут буквально ад. Вся масса учеников рвется к выходу. Учителя, которые обычно управляют движением, выбегают первыми, торопясь в учительскую.
В классе все маниакально подключаются к сети, слышится стук длинных ногтей по стеклу экранов. Я изо всех сил стараюсь изобразить нетерпение, покачивая головой и истекая слюной. Наверху папки входящих сообщений обнаруживается письмо, полное алого цвета и заглавных букв:
Re: Ваш номер участника лотереи «Охота на геперов»
Вот мои числа: 3 16 72 87.
Мне все равно.
Все выкрикивают свои номера остальным. Через минуту мы понимаем, что первое число в последовательности — от одного до девяти, тогда как оставшиеся три — от нуля до девяноста девяти. На доске тут же кто-то рисует ничего не значащую таблицу распределения по первым числам:
Тут же развиваются какие-то нелепые теории. Почему-то четверка — число, которое чаще всего встречается у нас в классе, — признается дающей наибольшие шансы на победу. А тройка, которая только у одного — у меня, — списывается со счетов.
Я не против.
Когда я прихожу домой, на улице еще темно. Лишь намек на серый цвет нарушает черноту неба. Через час над горами далеко на востоке покажется солнце. Прозвучит сирена, и у всех будет только пять минут, чтобы успеть найти убежище, пока солнечные лучи не стали смертельно опасными. Но к этому времени редко кто остается на улице. Страх перед солнцем гарантирует, что еще до сирены все улицы опустеют и ставни закроются.
Я вставляю ключ в замочную скважину и неожиданно чувствую: что-то не так. Запах? Не могу понять. Внимательно рассматриваю дорожку перед домом и улицу, но не вижу ничего, кроме нескольких торопящихся домой экипажей. Принюхиваюсь и пытаюсь понять, не показалось ли мне.
Кто-то был здесь. Буквально перед моим приходом.
Я живу один. Я никогда никого сюда не приглашал. Кроме меня, никто никогда не стоял перед этой дверью. До сегодняшней ночи.
Я осторожно обхожу дом, проверяя, все ли в порядке. На вид ничего не изменилось. Деньги, оставленные мне отцом и постепенно тающие, нетронутыми лежат в тайнике под полом.
Я закрываю дверь и вслушиваюсь в темноту. Здесь никого нет. Кто бы ни стоял на пороге, внутрь он не заходил. Только теперь я позволяю себе зажечь свечи, и мир становится цветным.
Это мое любимое время суток. Я чувствую себя как узник, делающий первые шаги на свободе, или как ныряльщик, поднявшийся из глубин легендарного моря и жадно глотающий воздух. Это время, когда после бесконечных черно-серых часов ночи я наконец снова вижу цвета. Они проявляются в свете дрожащего пламени свечи, и комната будто наполняется лужицами растаявшей радуги.
Я ставлю ужин в микроволновку. Мне приходится включать ее двадцать раз, потому что таймер рассчитан только на пятнадцать секунд. Я предпочитаю есть горячее, слегка подгоревшее, а не дряблую тепловатую массу, которой нас кормят в школе. Я снимаю клыки, убираю их в карман и вонзаю зубы в бургер, наслаждаясь ощущением тепла и хрустом поджаренной корочки. Закрываю глаза от удовольствия.
Мне тут же становится стыдно, я чувствую себя грязным.
После душа (душ — это когда ты натираешься дезинфицирующим средством для рук и поливаешь себя водой, чтобы избавиться от запаха) я ложусь на диван, подложив под голову несколько сложенных свитеров. Горит, отбрасывая на потолок пляшущие тени, только одна свеча. Надо мной висят зажимы для сна, они висят тут уже много лет, чтобы если кто-то зайдет, у него не возникло никаких подозрений. Тихо говорит радио.
Читать дальше