Светлана Тулина - Конан и райская яблоня

Так что злые и перепуганные стражники топтались себе внизу, раздираемые внутренними противоречиями и никак не способные решить, кого же они все-таки опасаются больше, а Конан, злой и голодный, в предвкушении веселой разминки поглядывал на них сверху, попутно размышляя над тем, чего бы еще такого на них уронить.

В этот момент Эсаммех и появился — маленький, седенький, с козлиной бородкой и льстивыми манерами, кланяющийся через слово и растягивающий все многочисленные морщины своего невероятно сморщенного лица в вечной беззубой улыбке от уха до уха.

Он непрестанно что-то говорил, улыбался и кланялся, кланялся, кланялся… Он кланялся всем — сержанту, хозяину гостиницы, оторопевшим служкам, Конану, стражникам — всем вместе и каждому в отдельности. И буквально через десять минут все оказалось как-то улажено.

Стража ушла, вполне удовлетворенная — сержант был вполне удовлетворен позвякиванием в собственном кармане, а простые стражники — сохранностью собственных зубов и шей. Вполне удовлетворенный хозяин, карманы которого тоже слегка потяжелели, скрылся в глубине служебного помещения, на верх при помощи лебедки был подан обед, вполне удовлетворивший Конана, и вполне удовлетворенные неожиданной и хорошо оплаченной работой столяры занялись тем, что осталось от лестницы.

После обеда настроение Конана обычно менялось к лучшему. Особенно, если обед этот соответствовал его понятиям о достойной трапезе настоящего варвара. А, может быть, настроение тут вовсе и не при чем было, просто лень становилось шевелиться после действительно достойного обеда. Как бы там ни было, но, благодушно рыгнув, Конан согласился принять шустрого старичка. Принять и выслушать, чего он там сказать или же предложить желает. Просто принять и выслушать — ничего более…

Вот тут-то и выяснилось, что высказываться и предлагать старичок этот желает вовсе не от своего имени.

Выяснилось, правда, не сразу — оказавшись на втором этаже и даже в занимаемой Конаном комнатушке, старичок по-прежнему улыбался, кланялся и говорил, говорил, говорил… Говорил он много и цветисто. И, вообще-то, правильно вполне говорил, разобраться ежели. Говорил он о славных старых временах, когда жили настоящие герои, покрывшие себя неувядающей славой. О сложности нынешних времен для настоящего достойного человека — времен скучных и бесцветных, когда настоящие герои вынуждены наниматься в охранники к разжиревшим купчишкам или служить в городской страже, а возможности по-настоящему проявить себя выпадают так редко и далеко не каждому из них. О том, что человек, сумевший сегодня заслужить подобную славу, славен куда более своих славных предшественников, живших во времена, когда славу эту заслужить было не в пример проще.

Про самого Конана он тоже говорил.

И тоже правильно.

О славе его великой упомянул чуть ли не в первой же фразе, о том, что равных ему нет ныне под этим небом ни в доблести, ни в хитрости, ни в силе духа, не говоря уже о силе физической.

Нет, говорил он все вроде бы правильно. Только вот минут через двадцать Конан поймал себя на том, что засыпает, убаюканный плавно текущими восхвалениями. И уже даже, кажется, успел разок всхрапнуть.

Это его слегка рассердило.

И потому он демонстративно громким зевком прервал очередную многословную тираду и приказал старичку отвести себя к хозяину. Поскольку он, Конан, переговоров о важных делах со слугами не вел отродясь, а подобное шустрое и цветистословное трепло никем, кроме обычного слуги, быть просто не могло.

Ну, разве что — не совсем обычного слуги, а доверенного…

Он понял свою ошибку меньше чем через час, будучи приведенным шустрым многословным старичком в уединенный дом на самой окраине Шадизара — оказывается, подобная трепливость могла быть свойственна не только слуге. Пусть даже и доверенному.

Хозяин шустрого старичка был точно так же шустр и пышнословен. На этом, правда, все сходство между ними и заканчивалось, поскольку был хозяин этот молод, смугл, черноглаз и высок. Блестящие волосы его метались за спиной беспокойными черными крыльями, когда резко менял он позу или взмахивал руками, пытаясь жестами лишний раз подчеркнуть какое-либо наиболее важное с его точки зрения обстоятельство. Не в силах усидеть на месте, он метался по внутреннему закрытому со всех сторон дворику построенного в романском стиле дома и говорил, говорил, говорил. Его руки тоже непрестанно метались, разбрызгивая по серым камням яркие отблески самоцветов разновеликих перстней. Перстней было много, на некоторых пальцах по два или даже три, все с камнями ослепительной яркости и величины такой, то заставляла сильно усомниться в их подлинности. Маленькое простенькое колечко черного золота совершенно терялось на фоне этого великолепия. Начинающий и малоопытный вор ни за что бы не позарился на подобную безделушку. Он бы ее, пожалуй, просто даже и не заметил, ослепленный и зачарованный окрестным сверканием.