– Ну… – сказала Нона Петросовна.
– Не годится? – жалобно спросила Аня.
– Прикольненько так, – неуверенно выдал Ненашев.
– Как бы тебе сказать, Аня, – неопределенно протянула Нона Петросовна.
– А можно? – Шура протянула руку за Аниной бумажкой. – Пожалуйста.
И взяла бумажку, и стала жадно читать строки, а потом неожиданно для себя запела их, и спела две строки, и замолчала.
Все как-то сразу замерли.
– А вот это уже… – тихо сказала Нона Петросовна. И тут же: – А ну давай дальше.
И Шура пела дальше, и Владик Ненашев подбирал на своей гитаре аккомпанемент, сначала простенький, потом замысловатый, и Макс Красносельский ему подыгрывал, и Васька Пульман тоже подключилась со своей басухой, и Ник Зубаткин отбивал что-то лихое на ударных, а под конец Денис Хайруллин, их студийная звезда, сбежавший из музыкалки саксофонист, выдал такое соло, что Аня восхищенно ахнула и хлопнула в ладоши, как детсадовская крошечка на утреннике.
И Нона Петросовна велела повторить все еще раз, и показала Алене Головановой, как можно подыграть на фортепиано, а потом выудила из своих пухлых папок пустые нотные листы и посадила Шуру с Аней записывать мелодию, попутно раскладывая ее на два голоса. И Шуре, конечно же, велено было учить именно второй голос, а Ане первый, и Шуре было совсем, почти совсем не обидно, потому что нижний голос – это фундамент, и его петь сложнее, и такое не каждому доверят, и вообще, но верхний голос она на всякий случай тоже запомнила, И слова тоже запомнила, но все-таки переписала на листочек, и когда шла, счастливая, домой, то пела – то про себя, то почти что вслух – именно первую партию. Пела и прямо вот всем телом, и даже чем-то таким вокруг тела чувствовала, как влюбляется в эту новую песню.
Дома песню не то чтобы не одобрили – скорее, были озадачены.
– Это что же за слова такие? – хмурясь, спросила мама. – Это теперь во дворцах пионеров такое учат?
– Нет, мама, в каких дворцах, это у нас в «Ваганте», – терпеливо разъясняла Шура, вытягивая из маминых пальцев листок с Аниными стихами. – Это мы выступим на Хэллоуин, а я буду петь второй голос, а Аня первый. Это Аня сочинила стихи, а музыка моя.
– Сопли какие-то розовые, – резюмировала сестра Лера, красавица, вредина и первокурсница.
– Петь, значит, будете, – уточнил папа.
– Ну мы с Аней будем петь, а остальные играть и подпевать.
– Что ж, – сказал папа. – В пенье сноснее вздор.
– Рифмы банальные, образы неинтересные, – скучным голосом сказала бабушка. – И что это за котлы с кипящей медью? У нее металл плавится в котлах? Она ведьма-кузнец? И любовь там лишняя.
Шура была согласна с бабушкой, что любовь в этих Аниных стихах лишняя, и без нее вполне можно бы обойтись. С другой стороны, Аню можно было понять – Ане все-таки пятнадцать, ей уже положено думать обо всяких таких почти-взрослых глупостях. С третьей стороны, любовь придавала стихам еще больше загадочности.
– А мелодию ты же сама сочинила, правда? – спросила мама. – Споешь?
Шура вынула из чехла гитару, уселась на табуретку и спела, аккомпанируя себе по минимуму, безо всяких Ненашевских выкрутасов. Первый голос, конечно. Взрослые помолчали.
– А что, молоток, – сказал папа. – Душевно.
– Да, ничего так, – удивилась сестра Лера. – Сойдет для сельской местности.
– Шурка, а я и не знала, что ты так петь умеешь, – сказала мама, как будто ни разу не была на Шуриных студийских выступлениях и ей, Шуре, не хлопала.
Но самая главная похвала Шуре досталась от бабушки.
– А знаешь, – сказала бабушка. – Это ведь настоящая музыка.
«Настоящая музыка, – звенело, шептало, шелестело в голове у Шуры во время репетиций. – Это настоящая музыка. Моя музыка». И Шура наполнялась изнутри важным и теплым. Становилась значительной и тоже настоящей. Проходя по коридору центра детского творчества, Шура слышала, как репетируют «Лучики» со своим бесконечным, ежегодно повторяемым «Наши руки не для скуки, для любви сердца» – и, победно улыбаясь, дергала плечом: давайте-давайте, пойте, все равно на концерте в честь дня города вас выпустят в самом начале, на разогреве, потому что если вас выпустить в конце, все разбегутся от тоски. А под конец, на десерт, выпустят нас.
На День города, конечно, никакую хэллоуинскую песню «Ваганты» не исполняли – во-первых, потому, что не успели как следует выучить, а во-вторых, она сюда ну никак не подходила. Впрочем, та вещь, которую они исполнили, не подходила еще больше. Не подходила она вообще никуда – из-за своей, как говорил саксофонист Хайруллин, невыносимой прекрасности.
Читать дальше