Светлана Снегова: Героем стать не трудно

Попытка спрятаться от очевидного. Обман самих себя. Словно закрыв глаза на нее, можно оттянуть приближение. Но так людям легче. Кто осудит их? Никто не хочет впускать в голову мысли о несчастьях, что несет Звезда.

И лишь Роллинг каждую ночь поднимается на крышу дворца, закутанный в плащ, скрытый от глаз своих подданных, и с тоской смотрит на небо. С приближением Звезды уходит эпоха спокойствия, мирной жизни, равновесия. Все то, что создавал он сам, жертвуя и собой, и своим счастьем. Ради чего жил, ради чего вершил свои дела.

В эти длинные, бесконечно-бессонные ночи вспоминает Роллинг не свои подвиги, а свои поражения. Хочет разобраться, докопаться, понять, что в своей жизни он сделал не так, где поступил неправильно. Сквозь ночь просит прощения у обиженных им. Их образы окружают понуро сидящего Правителя, разговаривают с ним. Как и много лет назад они молодые, сильные и красивые. Живые. Сколько друзей он потерял за долгую жизнь. И в эти минуты ночных раздумий они приходят к нему.

Если бы кто мог увидеть его здесь, не узнал бы Роллинга. Исчезали куда-то его гордо распрямленные плечи, ссутиливалась прямая спина, потухал ясный взор. Старик, слабый и больной, сидел на крыше в специально принесенном сюда кресле и разговаривал с бесплотными тенями.

Лишь одна тень, самая зыбкая и светлая, молчала, не желала слушать его оправданий. Да и он сам не находил нужных слов, а лишь вглядывался в ночь.

Лина… Прекрасная золотоволосая Лина, дочь сотника Вираса, под началом которого безусый молодой Роллинг постигал путь Воина.

Как давно это было, как недавно.

Лина, с развевающимися длинными волосами, в короткой желтой тунике, бежит по полю. Она хохочет. Звонкий молодой голос несется над лугом:

– Догоняй! Что же ты? Догоняй!

И Роллинг бежит за ней. Ему никак не удается догнать быстроногую девушку, словно летящую над землей. Ее стройные открытые ноги мелькают впереди, волосы развеваются по ветру. Она сама похожа на ветер. Быстрая, легкая, красивая. Роллинг сам себе кажется неуклюжим увальнем, не способным догнать Лину. Но он несется за ней и кричит:

– Лина! Лина!

А потом они, распаренные от бешенной гонки, лежат на берегу реки. Глаза их подняты к небу. А по нему бегут белые облака. Жизнь кажется бесконечно счастливой и вечной для них. Вокруг тишина, такая, что слышно, как бегущая река гладит каменные берега. Они одни в этом мире. Кроме них не существует никого. Солнце светит только для них, ветер ласкает только их. И хочется просто лежать на спине, ощущая мягкость травы, наблюдать за бегущими облаками и молчать. Ибо в этом счастье не нужны слова.

Вдруг Лина приподнимается, подвигается к нему, нежно проводит рукой по щеке, а потом наклоняется к самому-самому лицу и целует в губы.

Роллинг помнит то чувство, что охватило его во время того, давнего, первого, такого неумелого поцелуя. Тогда ему казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди и закружится в бешенном танце вокруг них. А глаза Лины, глаза цвета неба, смеются. В них пляшет озорной огонек. Девушке самой страшно, что решилась на отчаянный поступок, первая поцеловала. Как тогда Роллинг был счастлив. Ведь сам он никак не мог решиться. Еще бы. Лина такая красавица. А он кто? Просто ученик воина.

Но он помнит и другие глаза Лины. Глаза, полные боли, страха и надежды. Помнит горячие, судорожные поцелуи. Роллингу предстоял первый боевой поход. Куда, против кого – забылось. А глаза Лины помнит. И помнит, что именно они вывели его из боя. Они звали его, защищали, приказывали вернуться домой живым. Он не мог обмануть их. И он вернулся. Хотя много товарищей остались навечно в том бою.

Он помнит вспыхнувший румянец на лице Лины, когда он, смущаясь и волнуясь, протянул Лине Браслет Соединения. И она приняла его, тем самым давая согласие стать его женой.

Но не стала.

Роллинг сам отрекся от своего счастья, накинув на плечи Мантию Правителя, отдав себя служению города.

Сейчас, прожив жизнь, он знал, что жертва была напрасна. Но тогда он думал иначе. О, молодость, молодость! Слишком дорого заплатил Роллинг за бездумные идеи бескорыстного служения народу.

Но кто может осудить его за отказ от любимой? Кто может осудить за мысли о том, что Правитель не должен быть связан семейными узами, не может принадлежать семье, а обязан полностью посвятить себя служению города? Никто. Только он сам.

– Признаю вас Избранными, – до сих пор еще громкий, не утративший с годами силу, голос Правителя пророкотал под сводами зала, но рука, прочертившая Знак Согласия, чуть заметно дрогнула. Чуть заметно. Вокруг никто и не заметил этого, наверное. Но эту дрожь почувствовал сам Роллинг, и от этого недовольно поморщился.