Микола Адам: Хроники Беларутении

– То есть, вы хотите сказать, – перебила его Элла Августовна, – что вы исполняете обязанности агента Евы, менеджера, рекламодателя…

– …издателя, – помог в перечислении Аркадий Петрович. – Я один занимаюсь этой девочкой.

– Ну что ж, – сказала Элла Августовна, – с вами все понятно. Вернемся к виновнице нашей встречи, и, если есть вопросы, пожалуйста, задавайте…

Элла Августовна обращалась уже к журналистам, которые и без того дружно тянули руки, как школьники на уроке, опережая друг друга, чтобы спросить о том, что их интересовало больше всего.

– Итак, первый вопрос, – объявила Элла Августовна. – Пожалуйста, молодой человек…

Симпатичный юноша в первом ряду поднялся во весь свой огромный рост и пробасил:

– Хотелось бы узнать о семье Евы. Может быть, тогда станет понятней источник таланта писательницы. Спасибо.

Ева смешалась. Она и так испытывала дискомфорт в студии, где каждый рассматривал ее, словно она манекен или товар какой, с улыбочками на лицах. Особенно молодые люди, те будто спрашивали, ну, чем ты еще нас удивишь? А ей никого не хотелось удивлять, ей домой хотелось. В конце концов, не она их всех собрала, они пригласили ее…

– Вы можете не отвечать, Ева, – произнесла Элла Августовна, – на любой вопрос, который сочтете неуместным или неприемлемым для вас.

– Я отвечу, – сказала Ева. Она решила отвечать на все вопросы, какими бы они ни были. – У меня нет семьи. Я воспитывалась в приюте и никогда не видела своих родителей. Аркадий Петрович, мой издатель, на сегодняшний день самый близкий человек.

– Простите, – смутился молодой человек и сел на место.

– Значит ли это, – вмешалась Элла Августовна, – что ваше сердце свободно на данном этапе от обязательств перед каким-нибудь молодым человеком? Я имею в виду интимную сторону вопроса.

– Почему вы так решили? – не поняла Ева.

– Вы же только что сами сказали, что, кроме Аркадия Петровича, никого из близких у вас нет.

– Вы неправильно меня поняли, – улыбнулась Ева. – У меня есть любимый человек, как у всякой нормальной девушки, но причислить его к своей семье, как Аркадия Петровича, я пока не могу.

– А как ваш парень относится к вашему занятию литературой? – спросила смешная девушка в маленьких круглых очечках и с косичками а-ля Пеппи ДлинныйЧулок.

– Никак, – последовал ответ. – Он ничего об этом не знает.

– Как же вы тогда общаетесь? – продолжала та же девушка. – Или, может быть, ему неинтересно, чем вы живете?

– Мы… не достаточно часто видимся, чтобы обсуждать мои удачи или неудачи в том либо ином абзаце, главе и предложении. У нас просто-напросто нет на это времени. Тем более что Егор, так зовут моего молодого человека, профессионально занимается боксом. Было бы глупо с моей стороны, по возвращении Егора с тренировки, начинать беседу о литературе, согласитесь сами…

Присутствующая в студии мужская половина дружно засмеялась.

– О чем же вы тогда разговариваете? – недоумевала все та же журналистка.

– Мы не разговариваем, – пожала плечами Ева. – Повторю, у нас не хватает на это времени. Целый день он молотит «грушу» или соперника на ринге, я – стучу на машинке, мы устаем… При встречах же… целуемся, ну и… – Ева сделала неопределенный жест рукой в воздухе, – потом начинается секс. Какие могут быть разговоры о литературе во время… этого?

– Простите, – поднялся парень в джинсовой двойке, близоруко щурясь, – вы сказали, что стучите на машинке… Не было бы проще и быстрее, да и практичнее работать за компьютером?

– Вы знаете, – отвечала Ева, – может быть, я чего-то не понимаю, может быть, я просто человек другой эпохи, но компьютеров я боюсь, на машинке как-то безопасней.

– А вы пробовали когда-нибудь?

– Нет. Но и не испытываю большого желания.

– Почему именно литература, – спросила интеллигентного вида пожилая дама, – а, не например, музыка? С вашей фигурой и внешностью вы, несомненно, сделали бы блестящую карьеру на сцене. Да и на любой фабрике вам бы цены не было.

– Хороший вопрос, – задумалась Ева. – Понимаете, я никогда не представляла себя у станка, в какой-то специализированной одежде, хотя в приюте пришлось освоить не один станок, как нам говорили, на всякий случай, и я никогда не хотела работать на производстве. Почти все мои одноклассницы из приюта пополнили ряды фабричных работниц, одноклассники – исправительных колоний, с редкими исключениями… У меня был друг в приюте, Колюня, его и сейчас, кстати, все Колюней называют… Так вот, он много читал, очень много, заставил и меня полюбить книги. Часто мы вместе их читали, спрятавшись где-нибудь ото всех. Потом я стала писать сочинения школьные, странные, как говорили наши педагоги, а Колюня, прочтя мои опусы, посоветовал не забрасывать увлечения и продолжать писать. Так я и стала писательницей.