Мадам Севинье - «В Вашем дружестве — вся моя душа, вся моя жизнь»

Господин коадъютор с блеском огласил едва ли не самое прекрасное свое обращение к Королю. С несравненной ловкостью и изяществом ему удалось обыграть поправки, внесенные в самый последний момент; придворных больше всего впечатлило именно это; позаимствовать у Вуатюра [87] Венсан Вуатюр (1589–1648) — поэт, завсегдатай литературного салона в отеле Рамбуйе, член Французской академии. его манеру, чтобы не докучать Принцу своими посланиями, и очень к месту распорядиться ею с таким же блеском — это ведь так необычно. Король остался доволен и не преминул заметить Дофину: «Вы не находите, что стоит приложить старание хотя бы ради того, чтобы изъясняться столь же блистательно, как г-н коадъютор?» Тут вступился г-н де Монтозье [88] Шарль де Сент-Мор де Монтозье, маркиз де Саль, впоследствии герцог, губернатор Нормандии. В 1645 г. после тринадцати лет ухаживаний он в конце-концов женился на Жюли д’Анженн, старшей дочери г-жи де Рамбуйе. Они оба были дружны с маркизой де Севинье. Наследнику королевского престола, дофину, на момент написания письма было 14 лет. : «Сир, нам до этого еще далеко; мы пока только учимся отвечать на вопросы». Министры и все присутствующие были искренне восхищены речью коадъютора, особо отметив изящество и благородство языка. Хочу поблагодарить Гриньянов за внимание и недавно полученные от них приветы: один — из Германии, а второй — из Версаля. Мне бы хотелось, чтобы и старшего не обошла благосклонность двора, тогда можно будет надеяться и на третий привет — из Прованса.

Г-н де Ла Трусс прислал супруге весточку. Он в плену у своего друга маркиза де Гранá. Жив-здоров, ни единой царапины. Пребывает вне себя от счастья; последние события только поспособствовали его славе. Пишет, что недавно ему подтвердили, что г-н де Санзеи мертв; я склонна этому верить, ибо, не говоря о том, что от него уже давно нет известий, он действительно из тех, кто первым бросается в атаку, заметив нерешительность подчиненных. Скоро все прояснится.

Про ваших Белльевров и Мирпуа [89] Речь идет о запутанном судебном процессе, связанном с разделом наследства второй жены графа де Гриньяна. Второй стороной на этом процессе выступал Жан-Батист де Леви де Ломань, маркиз де Мирпуа, супруг Мадлены дю Пюи-дю-Фу, сестры второй жены графа де Гриньяна. я лучше умолчу. Если соберусь в Бретань, мое путешествие придется как раз на судебные каникулы и на предварительное рассмотрение, где мне участвовать не обязательно, а как только подойдет пора действовать, я буду на месте. Мы будем настаивать на ратификации через суд с тем, чтобы далее вопрос этот решался между г-ном де Мирпуа и г-жой дю Пюи-дю-Фу. Выбросьте это дело из головы, оно касается меня и только меня. У нас на руках акт, подписанный Пюи-дю-Фу, и мировое соглашение, которое выставляет этого Мирпуа отпетым негодяем. Еще чуть-чуть — и мы вырвемся у них из лап. Пюи-дю-Фу противится тому, что она вполне бы могла сделать и без него: стоило ей в случае отказа в ратификации вернуть г-ну де Гриньяну десять тысяч экю [90] 29 622 ливра, которые граф де Гриньян остался должен в счет наследства своей второй жены. , и Мирпуа бы быстренько зашевелился, но вместо этого она юлит, льет слезы и ни на что не может решиться. Белльевру все-таки пришлось распроститься со своим имуществом в пользу кредиторов. Его отказ был подписан только позавчера; все пребывают в недоумении. Это крах полнейший, чтобы полностью расплатиться, не хватает еще около ста тысяч экю. Они даже не подозревали, что разорены. Сестричка под стать братцу. Из Сен-Реми [91] Особняк, из которого они (брат и сестра Белльевры и г-жа дю Пюи-дю-Фу) не хотели выезжать и который с молотка был продан за долги. им придется съехать. Позор-то какой! А им хоть бы что. Мирпуа делает круглые глаза и уверяет, что ничего не знал. Врет, он первым все отлично знал, просто ему нужен был предлог.

Ковер для Вас мы пробуем найти с рук, так как в лавке вместе с золотисто-серебряной бахромой он Вам обойдется в четыреста франков, не меньше. Лионский бархат вышел бы дешевле; обдумайте, моя милая, все это хорошенько на досуге у себя в Гриньяне. Что до крошки д’Эскар [92] Одна из двух дочерей Франсуазы-Шарлотты Бюро де Ля Рабателиер, уроженки Пуату, в 1663 г. вышедшей замуж за Шарля д’Эскара, маркиза де Мервиля. , то будь я с вами, она вела бы себя как шелковая.

Насчет отъезда еще ничего не ясно, все зависит от встречи у г-на де Ломо [93] Речь идет о деле д’Асинье, одной из родственниц Анри де Севинье, мужа маркизы. Она была инициатором затяжного имущественного судебного процесса, в который после смерти мужа оказалась втянутой и г-жа де Севинье. Процесс окончательно завершился в пользу маркизы де Севинье лишь через пятьдесят лет после его начала. Этим делом в качестве защитника маркизы занимался адвокат парламента Парижа Жак де Ломо. , там многое должно решиться. Вопреки тому, что мне сообщали ранее, прах нашего героя в Тюренн отправлять не стали. Его доставили в Сен-Дени, где он будет покоиться в изножии усыпальницы Бурбонов; собираются построить специальную часовню, чтобы поднять их останки из склепа — тогда г-н де Тюренн окажется в ней первым. В последнее время я измучилась, думая о его последнем пристанище, и вот теперь, недоумевая, кто еще мог бы все это присоветовать, я полагаю, что было это не напрасно. Так или иначе, но четверо великих полководцев [94] Шарль Мартель, Гуго Великий, отец Гуго Капета, Бертран дю Геклен и Луи Сансер. Останки Тюренна, по указу Короля, покоились в часовне Сент-Есташ собора Сен-Дени вплоть до 1793 г., когда их перенесли в национальную историческую палату. Там они оставались вплоть до 1800 г., когда, по приказу Наполеона, обрели окончательный покой во Дворце Инвалидов. Замысел короля о строительстве новой часовни Бурбонов так и не был осуществлен. ранее уже обрели покой у ног своих властителей, но даже без этого г-н де Тюренн, я думаю, был бы достоин стать первым. На всем пути следования скорбной процессии ее сопровождали слезы и стенания, шествия, давка, поэтому кортежу велено было прибыть в конечный пункт под покровом ночи; позволь они проследовать ему через Париж днем, весь город погрузился бы в печаль.