Андрей Дыфо - Дар Прозерпины

Однако, согласно непреложному закону игры, нужен победитель и побежденный. Борьба за решающее очко продолжалась довольно долго, подача снова перешла к тебе, и тренер снова не стал тебя менять. За время игры ты уже хорошо почувствовал мяч и был больше уверен в себе, чем в прошлый раз, хотя вся твоя команда старалась на тебя не смотреть и уже приготовилась к тому, что у тебя опять ничего не получится и придется снова отыгрываться. Ты высоко подбросил мяч и изо всех сил, но вскользь хлопнул по нему. Нельзя сказать, что удар сорвался, нет, он получился стремительным, крученым и острым, как лезвие бритвы. Мяч прочертил площадку, перелетел, к всеобщему изумлению, через сетку и, подобно яблоку Ньютона, обрушился вниз за ее пределами, будто наконец подчинился законам земного притяжения.

Спортсмены по ту сторону сетки даже не пошевелились, следя, как загипнотизированные, за полетом твоего мяча или, возможно, думая, что он вот уж точно не перелетит через сетку.

Счет стал на одно очко в вашу пользу, но для победы требовался отрыв в два очка.

Ты снова подавал, и снова взгляды твоих товарищей по команде устремились на тебя. Публика замерла в ожидании и сверлила тебя взглядами – или, по крайней мере, так тебе казалось, – но ты никого не замечал. Для тебя в этот миг существовал только мяч, площадка и солнце, которое било тебе в глаза, когда подброшенный мяч опускался на руку, рассекавшую воздух, чтобы в определенной точке с ним соединиться. В этот удар ты вложил всю свою силу, всю досаду, весь страх поражения. Мяч взлетел высоко над полем, раздался дружный выдох, все были уверены, что на этот раз он перелетит через поле, взвившись к солнцу, но немного до него не долетев – всего каких-нибудь сто пятьдесят миллионов километров, – он, как бомба, неожиданно прервав свой полет, обрушился на поречцев, которые тоже думали, что будет перелет.

Решающее очко, принесенное команде, вызвало гром аплодисментов в твой адрес. Или тебе это опять показалось? С тех пор ты почему-то разлюбил волейбол, хотя команда благодарила тебя и считала, что ты многое сделал для победы. И спортом вообще больше не занимался.

После школы ты толком не успел выбрать себе будущую профессию. Конечно, как и все мы, ты часто дежурил в лавке отца, торгующей всем помаленьку – от овощей с нашего огородика до деревянных безделушек, на которые был горазд отец.

Началась война.

Не знаю почему, но, когда в наш городок заходила колонна немцев, откуда-то взялась бумага. Ворохи бумаги. Они летели из подъезда, словно лепестки роз к ногам триумфаторов. Но это была бумага, всего лишь бумага и даже не листовки, агитирующие за Третий рейх. Грохот солдатских сапог гулко разносился по окрестностям в абсолютной тишине.

Ты помнишь, почему тогда твоя младшая сестра Клавдия попала в гестапо? Лично я – не помню. Но тебе тогда пришлось записаться в армию, чтобы ее отпустили.

Где ты воевал? Дома не получали от тебя никаких весточек…

Замерзал ли ты в окопах под Ленинградом? Горел ли в южнорусских степях летом, терпел ли изнуряющий зной в наступлении на Сталинград, а потом столь же жестокий холод, когда отступал? А может, тебя забросили на Кавказ, и ты шел в составе небольшой экспедиционной группы, постоянно опасаясь попасть в засаду? Может, ты даже попал в нее. Может, тебя взяли в плен, но ты бежал из него, а возможно, после атаки ты тащил на себе раненого, истекающего кровью товарища. Тащил неизвестно куда, ибо давно сбился с курса, так как с географией у тебя со школы было неважно. Твой друг или товарищ умер у тебя на руках, и дальше ты шел в одиночестве, пока случайно не наткнулся на свою часть и не рассказал о гибели группы.

Впрочем, с чего я взяла, что ты обязательно был пехотинцем? Может, ты был артиллеристом или танкистом и, как все остальные, ругался грязными словами, когда зимним утром приходилось разогревать баки с застывшим топливом, разжигая с риском для жизни под ними костер. На мир ты глядел сквозь специальную щель, не видя, как падают солдаты, сраженные снарядами, в том числе и твоими, как гусеницы танка перемалывают все, что под них попадает… Не исключено, что ты из слабого мальчика превратился в завоевателя, гордился своей черной формой – этого я знать не могу.

Я помню, как ты попал в госпиталь. Острый запах карболки, перекиси водорода, свежих бинтов и разлагающихся человеческих органов. Там ты рассказал несколько историй, свидетелем которых ты невольно оказался. Когда-нибудь и я о них поведаю. Не сейчас.