Амур Гавайский: Сказки о рае

– Отдайте, – спокойно сказал он.

– Что? – не понял я.

– То, что вам Владимир Ильич передал.

– С какой это стати? Вас это не касается.

Молодой человек в кожанке насупился и потянулся к внушительной деревянной кобуре на боку:

– Именем Чрезвычайной Комиссии Совета Народных Комиссаров приказываю вам…

Не долго думая, я вынул из-за пазухи свой идиотский вопросник и передал его чекисту. Тот, не читая, спрятал листок в нагрудный карман и отошёл. В Москву возвращался я один, Владимир Николаевич остался в Горках ухаживать за больным. С ним я тоже не попрощался, и с тех пор наша дружба пошла врозь.

Приехав в Москву, я решил в больницу не возвращаться, а попросил меня довезти до дома. Оставшись один, я достал записку Ленина. Судя по чёрным ободочкам по краям, она довольно долго валялась в его кармане. Развернув её, я прочёл:

«Товарищ Инесса!

Звонил к Вам, чтобы узнать номер калош для Вас. Надеюсь достать. Пишите, как здоровье.

Что с вами?

Был ли доктор?

Привет!

Ленин».

ПАША ехал вдоль полузаброшенных объектов индустриальной зоны: красных кирпичных зданий, похожих на куски свинины, всё было обнесено никому уже не нужными проволочными заграждениями: двери, окна и всё остальное плотно закрыто железными жалюзи. Тишина, осень, темнеет быстро… Вся промышленность давно уже переехала в юго-восточную Азию, Мексику и хрен его знает куда…

Паша ехал медленно, чтобы не пропустить условный жёлтый иероглиф на воротах. В багажнике его машины в тяжёлом кожаном мешке лежала девочка-китаянка. Паша охотился за ней чуть ли не три дня. Всё сделано как по нотам: она нелегалка-рабыня, он взял её прямо из-под носа хозяев, но вряд ли они станут искать её или, к примеру, заявлять в полицию. Они сделали чуть ли не половину его работы…

Ага, вот он, жёлтый скромный иероглиф, в правом углу железных ворот. Паша остановил машину, вышел и осмотрелся. По идее, его уже ждут перекупщик Том по кличке Тефлон, с которым он был шапочно знаком, и сам покупатель… Если всё пройдёт спокойно, то прямо сегодня они угостят его, может, грамм на двести, Пашу аж передёрнуло от этой мысли…

Ворота лязгнули и начали, подвывая, открываться. В самом дальнем углу бывшего ремонтного гаража Паша увидел бледного высокого Тефлона.

– Ну, заезжай уже, – раздражённо сказал он.

Паша медлил, он немного бздел. Заедь он за эти ворота – хуй с два ему удастся соскочить, если они его решили кинуть.

– Где покупатель? – спросил Паша.

– Какой, блять, покупатель, хули ты воще припёрся? – Тефлон тоже нервничал.

– Сто двадцать паундов, косоглазая, может, даже и девственница, – Паша ухмыльнулся.

– Сколько просишь?

– Пять штук.

– Ты охуел.

Паша обошёл машину, открыл багажник и, вынув монтировку, тюкнул легонько мешок. В мешке что-то зашевелилось и жалобно запищало… Паша резко захлопнул багажник, его немного трясло. Тефлон, который каким-то образом оказался совсем рядом, тоже трясся.

– Хуй с тобой, – Тефлон вынул из кармана мобилу и набрал номер. Он ничего не сказал в трубку, а просто подождал какое-то время, затем сунул мобилу опять в карман.

– Он тут, рядом, – заверил Пашу Тефлон, – нужно немного подождать.

Стало совсем темно, время от времени из багажника слышались возня и жалобный писк, говорить было не о чём.

– У тя какой-то странный акцент, откуда ты? – спросил Тефлон из вежливости.

– Не ебёт, – Пашу продолжало трясти.

– Как в первый раз, – ухмыльнулся Тефлон.

«Первый раз, первый раз, первый раз», – застучало в голове у Паши. Почти неделю он голодал и, значит, был на грани, но деньги всё равно важнее.

Китаянка в мешке полностью очнулась и стала громко рыдать. Паша понял, что уже не может сдерживать себя, у него начался глюк – такое изредка случалось с ним после голодовок.

Очень чётко, во всех красках, он увидел себя мальчишкой, ему лет восемь, не больше, его послала мама в новый универсам, построенный, как говорили, «по итальянскому проекту». Туда выстраивалась гигантская, как хвост сказочного дракона, очередь. Проторчав в очереди чуть ли не час, он вошёл, наконец, вовнутрь. По универсаму бродили обляпанные волосатым мохером пенсионерки и прочая публика.

Паша смотрит на огромные пятилитровые банки с зелёными, похожими на экспонаты Кунсткамеры, помидорами, навсегда утонувшими в мутном болгарском рассоле. Все чинно прохаживаются вдоль торговых рядов, охуевая от нового ощущения близости к товару.