Владимир Кузнецов - Темные (сборник)

Ему почудился за дверью топоток, он отпрянул, прислушался… нет, вроде показалось. Тут даже крыс нет, крысы живут там, где еда, а что здесь есть? Он опять вгляделся в щель под дверью. Глаза после солнца медленно привыкали к темноте. Доски пола покалывали щеку, он прижался лицом к щели и сложил руки заборчиком, чтобы свет не мешал смотреть. Но увидел лишь какие-то белесые пятна, они плавали перед глазами, перемещались… приближались? Ладони разом вспотели. Влажный воздух, словно вспугнутый резким движением, мазнул по лицу. Господи…

– Татысь! Кышкыт! Мунчо Марья, ох, кышкыт! [9] Татысь! Кышкыт! Мунчо Марья, ох, кышкыт! – Убирайтесь! Страшно! Банная Марья, ох, страшно! ( Удм. )

Витя подскочил, больно треснувшись головой о дверную ручку. Над ним безумно размахивал руками Петька-дурак, что жил на конюшне и ухаживал за лошадьми. Глаза его, казалось, вылезут из орбит, он кричал на Витю, слюна брызгала мальчику в лицо. Ляпа уже выскочила из бани и тоненько звала с улицы: «Вииитяяя…» Пацан попятился и рванул прочь, за ним топотала сестренка. «Татыыыысь!» – неслось следом.

Остановились только у дома.

– Чего это он? – просипел, тяжело дыша, Витя. – Чего ему надо?

– Кричал: «Убирайтесь! Страшно!» – пересказала Ляпа, размазывая слезы по грязному лицу. – Ой, Виитя…

– Не реви, хватит. Вот напугал, дурак.

Они умылись у колонки и зашли в дом.

К вечеру происшествие уже казалось смешным. Ляпка прискакала к брату в постель, попрощаться на ночь, и они хихикали, вспоминая выпученные Петькины глаза, и как нелепо тот размахивал ручищами. Сестренка вдруг оборвала смех и притихла. Витя продолжал передразнивать конюха, но она не смеялась.

– Ты чего?

– Вить, он еще про мунчо Марью говорил, я сейчас вспомнила.

– Это что такое?

– Ну… как домовой, только в бане. Бабушка рассказывала: маленькая, как младенчик. И злая.

– Как наша Жучка? – Видя, что сестренка напугана, Витя пытался пошутить.

– Не знаю… – Ляпа неуверенно улыбнулась.

– Это кто тут на ночь страшилки рассказывает! Ну-ка, по кроватям! – Бабушка подхватила теплую Ляпку и унесла в другую комнату. Все было уютным, нестрашным, и Витя стал засыпать, недоумевая, как можно пугаться такой ерунды.

Утром за завтраком он все же пристал к бабушке с расспросами:

– Баб, а чего конюх этот? Он, что ли, правда дурачок?

– Дурачок, не сомневайся. А тебе что за дело?

– Он нас вчера с картошки выгнал. Раскричался, Ляпу напугал.

Бабушка покачала головой:

– Странно. Он незлобивый, как ребенчишка малый, вреда от него никому еще не было. И лошади его любят.

– А он почему дурачок? Так родился?

– Да нет. Как родители его сгибли в лесу, так он умом и тронулся. Ему три годика было всего-то. Будто бы поехали они семьей за грибами, да и пропали. Через пять дней только нашли их мотоцикл с коляской, и Петька там. А родителей не нашли: вроде как они в болоте сгинули. Я им свечку на помин иногда ставлю – хорошие люди были. Старики-то говорили, что лесовица их гоняла, а дитенка пожалела. Только он с тех пор такой вот дурачок и есть: в школе учиться не смог, русского не знает, да и удмуртский не очень, говорит – не поймешь чего надо.

Ляпа сидела, раскрыв рот, даже про любимую малину с молоком забыла. Витя покосился на сестру, но решил выяснить все до конца – днем-то и страшилки не страшные.

– Баб, а он еще что-то про мунчо Марью болтал, она кто?

– Это вы, что ли, в пичи-Галину баню полезли? А как провалитесь? Доски-то гниют небось. Чтоб ноги вашей там не было! Витя, ты же старший, думать должен!

– Так жара была, мы в предбанник только зашли, в тенек. А тут Петька – руками замахал, про Марью эту кричит…

– Дурак, а поумнее некоторых городских будет, не лезет куда ни попадя! – Бабушка рассердилась взаправду, но, видя, что Витька надулся, все же рассказала: – Мунчо Марья – банная Марья значит. Го – ворят, она младенец, матерью-злыдней утопленный. И Марья злая, людей душит, кто мыться не по правилам ходит. В бане себя осторожно вести надо, а не скакать козлом по полкам! – От замечания в воспитательных целях бабушка не удержалась. – Иногда одна живет, а бывает, что их по нескольку в бане поселяется – ну это тогда гиблое дело, бросать надо. Баня вообще нечистое место, без иконы стоит, а в брошенных-то банях и вовсе всяка нечесть водится. Так что нечего там шастать. И хватит мне тут зубы заговаривать, собирайтесь, за хлебом пойдем!

Но «колорадов» никто не отменял – в то лето их расплодилась тьма-тьмущая. Ребята поначалу косились на баню и сторонились конюха, хотя тот, как обычно, дружелюбно махал им в знак приветствия. «Ну его, – думал Витя, – мало ли чего удумает».