Мишель Альба - NUMERO

Расстаться с онемением я ни за что не соглашалась. Это означало бы возвращение в абсурд. Напротив, я еще крепче сжала губы, протестуя против пребывания и в этом доме, и среди этих людей, и… в непонятном мне времени во главе с загадочным Филиппом.

А, может, это все-таки шутка? Или меня, вдруг, невзначай, убедили сниматься в триллере, где в соответствии с сюжетом главная героиня перепрыгивает из ее реальности в мир фэнтези, впадая от такого, прямо скажем, неординарного события в истерическое состояние, а перед этим накачали чем-то, чтобы была правдоподобней?

Слабая надежда шевельнулась в воспаленном от событий мозгу.

Ну, конечно же! И при этом я попутно забыла и название фильма, и его создателей, хотя на фоне всех остальных „позабываний“ это такая мелочь, что я не почувствовала угрызений совести по данному поводу.

Значит, надо немедленно разжать губы и заявить о себе как о разгадавшей чей-то коварный план относительно моей карьеры в кинематографе.

Я задержала руку Марселины, протиравшей мне лоб влажной тряпкой:

– Я все поняла. Передайте, пожалуйста, вашему руководству, или кто там у вас, что я подам на вас в суд. Немедленно покажите мне выход из вашего гадюшника.

Марселина резко отдернула руку.

– Что-о? Какой суд? Это твоя благодарность мне? А-а, тебя подослали ко мне эти… в сутанах. Как же я не догадалась? Вот, дуреха-то!

Она закружила по комнате:

– Так ты просто-напросто вынюхиваешь ересь! Хороша я, нечего сказать. Привела в дом непонятно кого.

Она рванулась к моей сумке, схватила ее и швырнула в меня:

– Забирай свое добро и убирайся, паскудница!

Сумка шлепнулась на пол, и из нее высыпалась масса каких-то мелочей, среди которых и маленький плеер с мощными наушниками, откуда вдруг явился нашему с Марселиной слуху необыкновенно красивый голос Бэрри Гибба, оповестившего нас о его нежелании (не по теме нашей бурной разборки) сказать „до свиданья“.

Вероятно, удар пришелся по панели кнопочек, одна из которых немедленно отреагировала.

Несмотря на то, что я не поняла ни слова из того, о чем сообщил нам поп-звезда, я ПОМНИЛА его имя, и, более того, сюжет разрывающей душу песни. Может, это и есть мой родной язык?

Открытие утвердило в мысли, что все, во что я втянута, не более как стремление кого-то сотворить из меня кино-диву. И, скорее всего, я сопротивлялась желанию неизвестного (пока) продюсера стать великой актрисой. Иначе, как объяснить все это?

Марселина, выпучив глаза, замерла с воздетыми вверх руками. Что происходило у нее в это время в голове, можно было только догадываться. Но по мертвенно побелевшему лицу не составило труда предположить, что процесс переработки информации усложнялся с каждой секундой.

Она поняла, что их коварный план раскрыт.

Я встала, гордо одернула блузку и, подняв плеер, демонстративно прервала звуковой фон.

Марселина дернулась и, попятившись, судорожно закрестилась, выпаливая молитву. И по ее содержанию я поняла, что она таким образом пытается защитить себя от нечистого, подружкой которого, без сомнения, являлась я. Занимательный поворот сюжета.

Это меня окончательно взбесило:

– Хватит притворяться. Я обо всем догадалась. Из вас такая же актриса, как из меня… Папа Римский.

Реакция несчастной женщины была совершенно непредсказуемой. Она вдруг бухнулась на колени и слезливо запричитала:

– Что хочешь отдам! Только детей не трогай! Что ты хочешь? Говори!

Я устало опустилась на стул:

– Домой я хочу, домой. Отпустите меня, а? Это я вам отдам, что хотите, только отпустите.

Сцена не разнообразилась выходом кающейся съемочной группы во главе с зачинщиком мероприятия, из чего я заключила, что насилие надо мной продолжается, найдя подтверждение своим предположениям и в реакции Марселины на мою просьбу.

Она не медля подскочила и, широко распахнув дверь, выкрикнула:

– Иди!

Вслед мне полетела одежда ее дочери:

– И это забери! Пригодится!

И она оказалась права.

„Подаренные“ Марселиной юбка и блузка, действительно, пригодились.

Пустынная и одинокая улочка равнодушного ко мне средневекового города привела меня в замешательство.

Прижав к груди сумку и скомканную одежду, я потерянно искала хоть кого-нибудь, кто подскажет, где находится выход со сценической площадки, на которой я оказалась по какой-то трагической случайности.

„Странно. Где народ-то?“, – я беспомощно оглядывалась. И, как ответ на вопрос, сбоку, на выезде, показалась телега, груженая бочками.