Ольга Бриз-Трошина - Тайна горы Тарнук

Темниковой Людмиле Михайловне,

Каменской Елене Петровне, посвящаю.

Двести лет назад.

– Про-охор! Волчье племя!!!

Темнота и туманная мгла покрыли и крик, и самого бредущего: тот шумно дышал, ступал неуверенно, тяжело – третьи сутки без сна. Давно должны были выйти к деревне, но лес всё не заканчивался…Сквозь тучи прорвалась, ослепив, ярко-жёлтая луна, и вокруг сразу забормотало, запузырилось. Подошвы начали проваливаться во что-то податливое и мягкое.

– Куды завёл?! – встрепенулся мужик. – Потрох свиной! – стылая осенняя вода мгновенно забралась за голенища. – Гутарил, Филюрины – от сто вёрст …?! – ткнув батогом, и не ощутив дна, мужик, едва не свалившись, выругался: полы длинного шерстяного сюртука изрядно отяжелели.

Схватив обеими руками спасительный шест, – между руками что-то свисало, – заблудившийся крутанул головой, и, на мгновение, оцепенел: позади никого не было.

– Шельма! – прошипел Никифор, лёгкое облачко его дыхания слилось с сизым туманом, столбом поднимающимся вверх, – убёх!

Он до боли вглядывался в темноту, вертелся, и, уже с трудом отрывая ноги, успел сделать несколько размашистых шагов до того, как трясина проснулась…

Повезло – племяш тоже зуб на отца имел. И хотя не доверял ему Никифор, – барчук барчуком, – выхода не было, пришлось наобещать с три короба. Племянник, прирождённый охотник, знал эти места, как свои пять пальцев. Лес уважал, и тот отвечал ему тем же.

Убёг Прошка, провёл, как отрока сопливого. Тяжесть в руке вернула желание действовать. Со своей ношей Никифор не расстался бы ни за что на свете. Утерев злые слёзы, он повыше поднял большой мешок. Неуклюже переваливаясь, беглец прощупывал батогом дно, с силой вырывая то одну, то другую ногу. «Утоп, может?» – пронеслось вдруг, но не вызвало ни тени сожаления. При свете луны, насколько хватало взгляда, открывалась безрадостная картина: тёмная гладкая поверхность, утыканная корягами, плывущими сучьями, островами высокой болотной травы. В очередной раз Никифор выдернул ногу уже без сапога. Сапоги справил совсем недавно, к кожевнику аж на край Алтоновки наведывался. Получилось то, что нужно: высокие голенища, складки в палец толщиной – предмет особой гордости, даже каблук имелся. Хотелось Никишке походить во всём на родного брата, да только купец Михаил, сын Петра, таковым его не считал в силу ряда причин.

Он боролся, дёргаясь, как муха в паутине, но топь подобралась, и начала стискивать в зловонных объятиях. Сильный, – тридцать годков только минуло, – Никифор быстро выдохся. Рванув за отворот, он избавился от сюртука. Тут же пожалел: сюртук справный, тёплый. А картуз он ещё в лесу посеял.

Время, казалось, исчезло, или кружило на одном месте, так же, как озябший и дрожащий беглец, чьи руки наливались свинцом. Откинув со лба прилипшие жидкие волосы, сделав ещё одну попытку вырваться от сжимающего кольцами невидимого змея, Никифор бросался из стороны в сторону, ища хоть какую-то твердь, но всё время натыкался только на коряги и торчащие острыми пиками в воде голые стволы ольхи и берёзы. Как безучастный свидетель, равнодушно блестела, завораживала гостя, вязкая тёмная гладь. Где-то ухнул филин. Тоже смеялся…

– Надул…надул…, – как безумный, бормотал Никифор.

Болото дразнило, играло, вспучивая то здесь, то там быстрые воронки.

– Да что ж это…Про-о-о-шка! – крик взметнулся к вершинам высоченных деревьев где-то на краю топи, и вернулся обратно. – Про-о-о-хо-о-р!

Беглец уже не сопротивлялся, вяло наблюдая за тем, как внутри головы разливается туман. Через полуприкрытые веки он видел, как высыпали на болотную гладь звёздочки. Высыпали и разбежались, образуя бесконечную линию. Его шатнуло, пришла глупая мысль: «вона как… не страшно совсем». В ореоле пляшущих звёздочек показалось знакомое лицо: русые косы, глаза, за которыми Никифор и на край света бы пошёл. Он из последних сил налёг на батог, прогоняя видения, но тот выскользнул из оцепеневших рук, и мужик оказался по плечи в болотной гнили.

– Никифор, – раздалось где то совсем рядом, – ступай! – голос, казалось, исходил оттуда, где резвились звёздочки, где плыли Варины глаза. Голос прятался, смеялся над тонущим.

По подбородок в воде, ещё ворочаясь, Никифор криво улыбнулся.

– Врёшь! – шептал он неслушающимися губами, – схоронился, думаешь, – Прошка…, – голова беспомощно повисла, мужик зачерпнул ртом затхлой воды.

Сон это или бред, не имело значения: последние силы иссякли, и всем весом Никифор рухнул туда, где ждал последний приют…