Carinetta - Сердце Господина

Любимые мои, всем нутром уважаемые товарищи! Если я шлю вам самое пылкое творение своей жизни, значит, я распознала ваши души большими, близкими и без меры мне дорогими.

Любимые мной люди, как правило, делятся на тех, с кем я пойду в разведку, и тех, с кем я могу ограбить банк. В одном из перечисленных мероприятий я на вас рассчитываю.

Черновик без редакции.

Глаз замылен и устал от тонкостей грамматики. А потому прошу счесть допущенные оплошности за авторскую вольность, то бишь лень.

Пять лет назад из меня с тошнотой и рвотой изверглась идея. Спустя ещё пару потуг я водрузила на эту дрянную идею грандиозный дубовый крест и откланялась.

Год назад я вернулась на брошенную могилу, снесла картонный крест и раскопала свой рассказ. Дала ему пару раз в морду и начала лихорадочно, иной раз не помня себя, дописывать…

…Трупные пятна розовели и оживали. Я не верила глазам своим, что, как известно, боятся, а перо пашет.

Я вживляла сюда свои сны, свой сотрясающий стол тихий плач, свой медвежий рёв. Сейчас мой рассказ живой, тёплый, влажно дышащий. Что с ним делать, я не знаю.

Но это самое дорогое, трепетно объятое и хранимое у груди. Ничто лучше него не расскажет вам, кто я есть.

…И лишь сердце Господина переполнено тоской…

Освящённый бризом морским,

Возвышается Синий Город:

Не высок – а Велик! Что не град – Материк!

Моим мнемам безвременно дорог!

Апрельский бронзовый вечер. Персиковое небо над запорошенным пеплом тротуаром. Серебристые дома обрамляют полотно небес, расшитое тонкими струями янтарного света. Охристо-пыльное небо над Пиборгом. В Пиборге весна…

– Неужто вдовец? – Скруглил брови хозяин антикварной лавки.

– В желчи собственной жадности она могла бы забрызгать любого! Мюсити умрёт! В груди нашей страны умолкнет колокол. Погаснут огонёчки куполов её очей! Сердце нашей страны сгниёт и засмердит…

Господин едва приподнял палец жилистой ладони, лежавшей на тёмном лакированном прилавке, и чуть слышно клацнул старинным рубиновым перстнем. Рубин был размером с фундук и цвета капли венозной крови, будто только что загустевшей на синих гибких пальцах.

Снопы света тяжело провисали над тёмной кофейной комнатой; лавка от пола до потолка была набита деревянной рухлядью: старые сундуки и шкатулки, зеркала и зеркальца, стеллажи библиотеки, засыпанные книгами, антикварные безделицы, часы, часы, часы…

Хозяин лавки. Коренастый, плотный и мясистый – на вид старику было шестьдесят с копеечкой. Седые пряди топорщились за круглыми ушами и на затылке. Надо лбом крепко поселилась плешь. Круглые карие глаза в вечном удивлении скругляли над собой ещё более тёмные брови, те, в свою очередь, драпировали узкий лоб в морщины. Серебристая борода скребла потёртый бархатный жилет густо-шоколадного цвета с золочёными пуговицами. Под жилетом к телу прилегала клетчатая рубашка сложного отлива чая с молоком, в тонкую голубую клетку. Часовщик и сам недурно походил на антикварную безделицу!

– Бесполезные пигалицы!

– Отчего же?

– Ну и на что сгодятся эти статуэтки?! Их миниатюрные пальчики так и лезут в голову с фантазиями о том, как бедняга скульптор в поту выглаживал каждый суставчик. Побрякушки! Какова ценность их, не считая фантазий о неприспособленном таланте их творца? Дружище!

В каждом слове Гостя отзвякивала холодная железная уверенность, позволяющая любой околесице выдавать себя за правду. Неуверенная в себе правда вмиг превращается в оправдание! Хозяин лавки знал это. Знал, что беспощадная критика того, на что он положил жизнь, может заставить его самого начать оправдываться за свой никчёмный выбор.

– Мне нужны часы. Редкие. Почти несуществующие! Мёртвые как умельцы, но хранимые как безделица.

Хозяину лавки льстило внимание Господина. Такой бесполезный, но на редкость ценный товар мог жить только в его деревянном царстве!

Не снимая с лица растерянную, чуть задиристую улыбку, Часовщик достал коробчонку из дальней тумбы. Господин понравился старику. Ютилось в его беспощадности что-то честное.

– То, что нужно, дружище! Ну-с, благодарю тебя и покидаю! А вот и гонорар!

Господин оставил на буром прилавке свёрток из старой тряпки – в свёртке что-то было.