Кай Майер - Время библиомантов. Противостояние

Через некоторое время Саммербель примкнула к движению сопротивления и стала первой библиоманткой, перешедшей в ряды повстанцев. Кроме неё у братьев-бардов подвизался ещё один библиомантический талант – в прошлом лицо духовное. Однако пару недель назад он порвал с резиденцией, и след его простыл где-то в убежищах. За время, проведённое в подполье, в Лесу мёртвых книг, Саммербель нисколько не утратила своих утончённых манер. Она постоянно расхаживала с высоко задранной головой. В семнадцать у неё уже красовалась морщинка скепсиса на переносице, а изъяснялась она, как правило, так, словно только что явилась с королевского бала.

Вначале от встреч с ней в резиденции Кэт просто уклонялась – так она вела себя раньше почти со всеми библиомантами. Но в один прекрасный день нервы не выдержали, и Кэт принялась искать повода для ссоры с воображалой Саммербель. Та, к безграничному изумлению Кэт, извинилась и сообщила, что ни в коем случае не причисляет себя к высшим существам. К такому вежливому и уступчивому обращению за годы жизни в гетто Кэт не привыкла. В довершение всего Финниан просветил её относительно прошлого Саммербель, после чего между девушками воцарилось хрупкое перемирие. Кэт смотрела сквозь пальцы на жеманство дочки благородных родителей, а Саммербель всякий раз прикусывала себе язычок, едва задумав отпустить какое-нибудь едкое замечание насчёт уличного жаргона своей соперницы. Ни одна из них этому миру по-настоящему не доверяла – это был договор между «низами» и «верхами», между фешенебельным Сассексом и клоакой-гетто, между леди по крови и безродной хамкой.

Перед Мардуковой штаб-квартирой патрули вспугнули коротышку экслибра, который пытался загнать прохожим беспошлинные сигареты Smoke & Mirrors [3] Smoke & Mirrors ( англ .) – «Дым и зеркала». – излюбленную марку большинства библиомантов. Немного умения – и дым от них воспроизводил ключевые сцены из недавно прочитанных книг. Порой это глубоко потрясало, порой вызывало чувство неловкости, но всегда было предметом безудержного хвастовства и гордости. Очевидно, торгаш не заплатил дань или же по какой-то иной причине оказался у Мардука в чёрном списке.

Патрули – все как один неотёсанные коновалы – были вооружены огнестрельным оружием и саблями: в убежищах клинки всё ещё рассматривались как символ социального статуса, пусть даже на практике они давно вышли из употребления. Охрана состояла сплошь из экслибров: библиомантами Мардук не окружил бы себя никогда в жизни. И хотя он коллекционировал связанные с ними артефакты и их реликвии, его терзала зависть, что ему как экслибру никогда не обрести библиомантических способностей – ибо так некогда завещал Зибенштерн в скрижалях творения. Изида была единственным известным исключением из этого правила, да и то благодаря Фурии.

Кэт снова бросила взгляд на часы с грубым мужским браслетом (их она умыкнула в свой самый первый день в гетто и с тех пор ни разу не снимала):

– И чего они никак не вылупятся?

– Может быть, уже вылупились… – Саммербель потёрла свой остренький носик. – А тебе известно, Кэт, что против Hirudo librorum разработаны очень даже эффективные средства? Саммербель обожала начинать предложения своей коронной фразой: «А тебе известно… » Это было одной из её «утончённых» глупостей, доводивших Кэт до белого каления. Но сегодня Кэт пропустила это мимо ушей. Как ни соблазнительна была мысль схватить Саммербель за её белую лебединую шею и хорошенько потрясти, но отвлекаться от вещей действительно важных – вроде тревоги за Финниана – всё же не хотелось.

– Вечно он так… – бубнила она себе под нос. – Втемяшит себе что-нибудь в башку и рискует ради этого жизнью. Ему решительно наплевать, что его гибель причинит кому-то боль!

Саммербель тронула её за плечо:

– Ничего с Финнианом не случится. Он знает, что делает.

Три месяца прошло с тех пор, как он проник в преступные круги Мардука, чтобы обстоятельно подготовить сегодняшнюю акцию. Три месяца – с тех пор, как они виделись в последний раз. Всё это время от него не было ни слуху ни духу, лишь пара строк в заброшенном почтовом ящике на окраине гетто. Она так сильно по нему тосковала, что по ночам с замиранием сердца просыпалась и часами лежала, не в силах думать ни о чём, кроме ужасов, которые с ним могли бы приключиться. «Да ведь это не я» , – внушала она себе снова и снова. В тринадцать она свалила из дому и с той поры очень дорожила своей независимостью, годами тусуясь в поселении экслибров, и даже успела заработать себе репутацию надёжной наёмной воровки. Она – и о ком-то беспокоиться? Да никогда! Она не волновалась даже за себя, а что уж говорить о ком-то постороннем!