Мария Папкова - 54 по шкале магометра

А вопросы с лавочки так и подгоняют:

– На работу?

Оправдываясь:

– Опаздываю!

И еще энергичнее от бедра.

И уже далеко вроде, но еще слышно:

– Нехорошо!

– Ябольшенебуду!

Все. Свобода!

Хоть пятиэтажка – это не домик Кума Тыквы, принцип тот же: «Выйти довольно легко, а вот войти гораздо труднее». Простым «опаздываю» тут себе путь не проложишь.

– Ну-с, Игорек, как поработал?

– Отлично, ВиленТихна!

– Опять весь день в дудку дудел?

– Верно, бабРай.

– За это нынче еще и денег дают?

– Ну-у… Не то чтобы… – а сам бочком-бочком к крыльцу.

На ходу отвлекающий маневр: «Ой, я тут в «Пятерочке» мойвы Барсику по скидке купил. Боюсь, потечет…», или «Ах, заболтал я вас, через две минуты «Пусть говорят» начнется, не пропустить бы…»

Работа, зарплата, внешний вид – стерпеть еще можно, главное, успеть до вопроса: «А как там дела у Светочки?». На языке крутилось только: «Плевать я хотел». Но Игорь Николаевич, человек культурный, вслух издавал многозначительное: «Ы-ы!», а про себя готовил безучастное: «Да, слава богу…». И пока дознавательницы с пониманием кивали, успевал к спасительной двери подъезда, затыкая им рты заклинанием: «Всего доброго, приятно было пообщаться!».

Так это и работало.

После очередного ливня халтурное солнце лавочку высушило, а вот огромную лужу – нет. Уровень прохождения бабок усложнился максимально. Брошенные дворником на этот случай мостки бабки экспроприировали у населения подъезда, подтащив к самой лавочке: «А как сидеть-то пожилым людям?»

Теперь вопрос про Светку настиг Игоря на середине поребрика, по которому он пробирался, минуя грязь. Раскинув руки: портфель в одной, авоська с кефиром в другой, он балансировал, как канатоходец. Но вот пощечиной прилетело:

– Тебе что, неинтересно, как она с ним живет?

– Нет, – выдохнул Игорь и ускорил неуклюжие движения.

– Что, совсем-совсем?

– Совсем-совсем.

– Святой ты человек, Игореша!

«Игорешей» Игоря Николаевича звала бывшая жена, сбежавшая от него к скрипачу в соседний подъезд. У Игоря скрутило живот, пытки продолжались.

– Вот так спокойно взять и простить…

– А ты ее прости, прости и отпусти-и-и… – неимоверно фальшиво и тоскливо, как на похоронах, заскулила БабРая.

Игоря как подрезало. Он потерял равновесие, закачался, размахивая руками. Из расстегнувшегося портфеля плюхнулись в лужу и томик Бродского, и батон. Сам тоже не удержался, соскользнул в мутную жижу. Брызги полетели во все стороны. Старухи резво повскакивали, недовольно отряхиваясь.

– Рохля ты, Игореша!

– Недаром Светка…

– Да прекратите вы! – Игорь не давал себя добить. Стоя в луже, он топал ногой и обличал:

– Вы собираете сплетни, роетесь в грязном белье!

Слова разлетались вместе с брызгами.

– У вас все кругом наркоманы!

Брызги.

– Проститутки! Мимо вас пройти невозможно, чтоб не замараться!

Последний удар ноги поднял фонтан грязи, и она долетела до изумленных лиц фурий.

– Чтоб тебе пусто было!

– Интеллигент паршивый!

Но Игорь уже хлопнул дверью подъезда.

С этого момента Игорь Николаевич стал несчастным и опустошенным. Что-то давило на плечи, гнуло шею, и голова сама опускалась на грудь, как в сказке: «Ниже плеч голову повесил…». Оборачивался посмотреть, что ж за груз неподъемный? А там пустота одна. И внутри пустота. Вот только нет от нее легкости, а словно камень на сердце. Просто в его жизни не стало счастья.

Раньше бывало, встанет еще до будильника: утро, оно ж не навсегда! Нужно успеть послушать болтовню воробьев, подставить лицо заоконной свежести, насладиться вкусом свежесваренного кофе и только что пожаренной яичницы и, зарядившись позитивом, прорываться мимо бабок с гордо поднятой головой и расправленными плечами. Даже развод Игорь перенес стойко. Жена, друг – серьезные потери, но счастье – это процесс, он не зависит от подлости и предательства.

Теперь вместо счастья была пустота.

Вставать не хотелось. Воробьи разлетались, только он дотаскивал себя до окна. Вкус еды стал пуст, пресен, без оттенков. Раз он попытался подсолить яичницу, но из опустевшей солонки не высыпалось ни крупинки, а у перечницы отвалилась крышка, и все это переперченное безобразие отправилось в ведро.

Пустоту не заполняли ни чтение книг, он словно перестал понимать, что в них написано, ни дорогая сердцу музыка. Звуки больше не окрыляли, не наполняли силой, стали шумом, фоном, как обои, которые перестаешь замечать.