Анна Ясельман - Бар

– Выпейте, вам станет легче.

Я закрыла глаза, выпила бокал до дна, сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, открывая глаза. Дрожь начала потихоньку отступать, и я, действительно, почувствовала себя более уверенно. В конце концов я же совершенно не обязана с ним спать. И кто сказал, что он вообще появится на этом празднике, раз не появлялся до сих пор?

– Сеньора, нам, действительно, пора. И, если позволите… Вы прекрасны.

Почему-то этот неловкий комплимент окончательно меня успокоил. Я улыбнулась, склонилась в шутливом реверансе и вышла из комнаты.

Зал поражал не только роскошью, но и элегантностью. Цветы, драпировки, умело расставленные столы, яркий свет, музыка и смех. Оказывается, я скучала по обществу. Стоило мне войти, как кавалер в маске Арлекина предложил мне руку. Мы танцевали и говорили о великих победах, мы не называли имён, не снимали масок, и я впервые за долгое время почувствовала себя легко и счастливо. От танцев стало жарко, и я сбежала от Арлекина на балкон.

После ярко освещённого зала темнота ночи казалась такой густой, что невозможно было рассмотреть пальцы собственной вытянутой вперёд руки. Неудивительно, что высокую фигуру в тёмном камзоле я заметила только когда человек сделал шаг в мою сторону. На мужчине не было маски, но ещё до того, как он вступил в полосу света, я поняла, кто передо мной, и вся моя весёлость, всё моё спокойствие исчезли. Мне показалось, что музыка стихла, но на самом деле её заглушил стук моего сердца. Чезаре Борджиа, герцог Валентинуа, молча смотрел мне в глаза. Я не могла пошевелиться, не могла открыть рот, не могла даже выровнять внезапно прервавшееся дыхание. Герцог кончиками пальцев провёл по моим волосам, щеке и шее, остановившись прямо над ключицей. Он взял мою ладонь в свои и довольно сильно сжал её, а мне едва хватило сил чуть сжать пальцы в ответ. Герцог улыбнулся и, не выпуская руки, увлёк меня за собой. Мне казалось, что мы идём сквозь золотой туман и перед нами расступаются призраки. Мы прошли бальный зал, несколько коридоров и переходов. Наконец, герцог толкнул дверь и, выпустив мою руку, первым вошёл в комнату, которая вот уже несколько недель служила мне домом. Заспанная горничная подскочила и залепетала что-то восторженное. Герцог жестом отпустил её. Я застыла на пороге. Он обернулся и произнёс с усмешкой:

– Простите, сеньора, я был неучтив, войдя в комнату без разрешения хозяйки, и теперь буду вынужден сам исполнять обязанности хозяина. Входите же.

Он провёл меня к стулу. Ноги подкашивались, так что приглашение пришлось очень кстати. Герцог встал позади меня, развязал ленту, удерживающую маску, а затем с величайшей осторожностью снял жемчужную сетку. Его пальцы лишь слегка скользнули по моему затылку и основанию шеи, но кожа в этом месте, казалось, вспыхнула, запустив горячую волну, разлившуюся по всему телу. Волосы рассыпались и, когда я чуть склонила голову, упали мне на лицо. Герцог встал справа от меня.

– Я хочу видеть твоё лицо.

Двумя пальцами он взял меня за подбородок, приподнял голову и повернул к себе. Наши глаза встретились. В моей голове билась только одна мысль: “Не отвести, только не отвести взгляд!” Герцог резко опустил руку и отвернулся к окну. Меня бросило в дрожь от внезапно пришедшего осознания – таким, как он, не отказывают. Если бы Чезаре Борджиа приказал мне убить себя сейчас, я бы смогла спросить только, хочет он, чтобы я выпила яд или заколола себя его шпагой.

– Невероятно. Из всех женщин Италии… Именно ты оказалась здесь. Святые апостолы и сам Святой Пётр, как же ты на неё похожа!

В его голосе было что-то, что привело меня в замешательство. Злость. Грусть. Нежность. Тоска. Такая неожиданно острая, что в первую секунду я тщеславно решила, что это моя красота сразила дьявола. Но он продолжил говорить, и до меня понемногу начал доходить смысл его слов.

– Когда она была маленькой, я был единственным, кто мог уговорить её поесть. Ни мать, ни отец, ни кормилица. Моя маленькая сестрёнка слушала только меня. А когда, играя, она упала и разбила губу, я стёр кровь и не дал ей заплакать. Первым, кого я убил, был сын самого Алонсо де Монтефердо, посмевший смеяться над Лукрецией. Он был старше меня, но это не имело значения. Это была дуэль по всем правилам. Когда я выбил шпагу у него из рук, он стал ныть и молить о прощении, но Борджиа не прощают оскорблений!

Герцог обернулся, его лицо пылало, а глаза горели воистину дьявольским огнём. Я отшатнулась.