Хана Тук - Неправильные дети

По спальне пронеслись заинтересованные шепотки, Милу облизнула губы и начала читать.

– «Двенадцать лет назад, лунной ночью семья из трёх человек парила в небе над Амстердамом. Они летели выше ястребов, ловчее скворцов и быстрее соколов».

Лотта нарочито кашлянула.

– Я не уверена, что воздушные шары так летают…

– Этот летел именно так, – Милу перевернула страницу и продолжила своим «сказительским» голосом, который представлял собой нечто среднее между хрипловатым шёпотом и напевом. – «Шар был чёрен, как полночь, с точками серебристых звёздочек. Внизу висела самая большая гондола из всех, какие когда-либо были. На её носу красовался оскалившийся волк, вырезанный из чёрного дерева, с двумя изумрудами вместо глаз. В задней части, на горизонтальном шесте, покачивалась моя корзинка, и я могла любоваться мерцающими в небе звёздами… Поппенмейкеры только что пролетели над Центральным вокзалом и Королевским дворцом, но вдруг совершенно неожиданно началась гроза», – и Милу понизила голос.

В комнате стояла тишина. Милу вновь начала читать.

– «Сверкали молнии, грохотал гром. С востока прилетел свирепый, неистовый вихрь. Моя мама решила, что надо снижаться. Она надеялась избежать гнева бури, но внезапно гондола ударилась о крышу приюта. Корзинку со мной откинуло на трубу, и она застряла крепко-накрепко. Когда наполненный горячим воздухом шар взлетел ввысь, верёвки оборвались, и я осталась на крыше».

Милу сделала паузу для пущего эффекта и улыбнулась, прикрываясь блокнотом. Остальные взволнованно затаили дыхание. Крыса на руках Фенны тихо пискнула, словно её слегка прижали. Девочка выдержала ещё несколько напряжённых секунд, после чего продолжила.

– «Мои родители ничего не могли сделать. Ветер уносил их всё дальше и дальше от единственного ребёнка, мама изо всех сил старалась развернуть шар, а отец готов был спрыгнуть ко мне, когда гондола опустится достаточно низко. Но гроза распорядилась иначе».

Милу опять сделала паузу.

– «Воздушный шар взлетал всё выше и выше над океаном, крутился и менял направление, а через несколько дней разбился на Северном полюсе, на виду у семейства очень удивлённых белых медведей. В шаре оказалась большая прореха, он лежал, пустой и обмякший, рядом с перевёрнутой гондолой. Но мои родители уцелели. Они были сообразительны и обладали превосходным умением выживать в непростых ситуациях, поэтому не отчаялись и соорудили дом изо льда. Папа сделал рыболовные лески из старых ниток для кукол, а мама подружилась с медведями и пела им колыбельные».

Милу обвела взглядом тех сирот, которые высунули носы из-под одеял.

– «Но в Арктике сложно найти всё необходимое для починки воздушного шара. По сей день они продолжают его латать и всей душой хотят вернуться ко мне».

– Это не объясняет, почему твоя корзинка похожа на гроб, – раздался слегка приглушённый, отстранённый голос Сема, который устроился на противоположной кровати.

– Ну… над этим я ещё думаю, но…

– И следы от когтей эта история тоже не объясняет, – добавил Эг.

– Признаю, я изложила не самую убедительную теорию, но…

Речь Милу оборвалась, как только левое ухо начало нещадно колоть. Девочка посмотрела на закрытую дверь спальни. Спустя мгновение по коридору прокатился знакомый звук.

Цок-цок-цок.

По комнате разнёсся дружный шорох – каждый воспитанник спрятал голову под одеяло. Крошечные лапки грызуна пробежали по руке Милу, и крыса Фенны метнулась куда-то прочь. Милу услышала тихий выдох, сорвавшийся с чьих-то губ, и единственная свеча, озарявшая комнату, зашипела и потухла.

Цок-цок-цок.

Пружины стонали и скрипели под трясущимися телами.

Цок-цок-цок.

Гассбик вторглась в комнату и обошла все кровати, то и дело останавливаясь.

Цок-цок-цок.

Сквозь дыру в одеяле Милу видела, как острые носы туфель директрисы замерли у её постели. В ушах закололо, когда туфли по очереди развернулись, указав прямо на неё.

– Вставай, – прошипела Гассбик и вырвала одеяло у Милу из рук. – Лотта и Фенна, вы – тоже.

Она ударила два куля, дрожащих на другой кровати.

– Сем и Эг – и вы!

– А они-то почему? – спросила Милу, её сердце часто забилось, когда она вылезала из кровати.

Директриса только улыбнулась своей фирменной улыбочкой: сплошные зубы и ни на грош душевности. А потом зацокала к выходу.

В бледном свете луны, сочившемся сквозь ветхие занавески, Милу посмотрела на своих друзей. На их лицах застыло одинаковое выражение ужаса.