Астрид Линдгрен - Тук-тук-тук!

Давным-давно, в годы скудости и нищеты, хозяйничал по всей стране злой волк. И вот однажды ночью задрал он овец на хуторе Капела. Когда утром жители хутора проснулись, все их мягкошёрстные овцы и нежно блеющие ягнята лежали на земле разодранные и окровавленные. В годы скудости и нищеты такое несчастье было просто ужасающим. Ах, как плакали и горевали в Капеле, как яростно проклинали в окрестных хуторах злого волка, эту бестию, этого кровопийцу. Мужчины со всей округи взяли ружья, расставили для волка силки и начали облаву. Они выманили волка из логова и погнали его прямо в силки. Тут-то он и нашёл свою смерть. Никогда больше этот волк не задерёт ни одной овцы. Да только жителей Капелы смерть волка не слишком-то утешала: ведь их овцы были мертвы, и хуторяне поэтому страшно сокрушались.

Особенно же оплакивали свои потери двое из них: дедушка и Стина Мария — самый старый и самый малый жители Капелы. Они сидели на освещённом солнцем пригорке за овчарней и плакали. А как часто сиживали они здесь да весело поглядывали на овец, которые паслись совсем рядом, на лугу, так спокойно, словно никакого волка и в помине не было! Все дни долгого-предолгого лета проводили они здесь, дедушка и Стина Мария. Дедушка грел на солнышке свои зябнущие ноги, а Стина Мария строила из камней домики и слушала дедушкины рассказы о таких чудесах, о каких известно только старикам. Например, о лесовичке, которая чешет волосы золотым гребнем и у которой нет задней половины тела и внутренностей; об эльфах, которых надо остерегаться, если не хочешь, чтобы они наслали на тебя вихрь и унесли неизвестно куда или подвергли другим испытаниям; о водяном, чья музыка доносится ночью с речки; о троллях, что крадутся по тёмному лесу на мягких лапках, и о гномах, которые живут глубоко под землёй и которых вслух нельзя называть. Об этом и говорили дедушка со Стиной Марией: ведь тот, кто долго ходит по земле и кто только что ступил на эту землю, разбираются в таких вещах лучше всех.

Иногда дедушка даже читал наизусть Стине Марии одно заклинание, такое же древнее, как их хутор Капела.

И в такт словам дедушка ударял в землю своей палкой, а потом поднимал её вверх, высоко-высоко, чтобы показать Стине Марии, насколько высока эта магическая изгородь, защищавшая у них в Капеле овец и ягнят.

И вот теперь дедушка со Стиной Марией сидели на своем любимом месте и плакали. Потому, что у них уже не было «столько же овец сегодня, сколько было их вчера», и потому, что бедные животные так рано лишились своей и без того короткой овечьей жизни, а ещё потому, что овечья изгородь оказалась недостаточно высокой, чтобы защитить их от злого волка.

— А завтра мы стригли бы овец, если бы они были живы, — сказала Стина Мария.

— Да-а, завтра мы их стригли бы, — отозвался дедушка. — Если бы они были живы!

День, когда в Капеле стригли овец, был счастливым днем, правда, не столько для овец и ягнят, сколько для дедушки, Стины Марии и всех остальных хуторян. В тот день на пригорок за овчарней вытаскивали большую лохань для стирки белья; в тот день из сарая, где стояли повозки, доставали висевшие там на стене ножницы для стрижки шерсти; в тот день мать ходила по хутору с красивыми красными лентами, которые она сама соткала. Этими лентами связывали ноги овцам, чтобы они не могли убежать. Ведь овцы были напуганы, они не хотели, чтобы их купали в большой лохани, они не хотели, чтобы их связывали лентами и валили на пригорок, они не хотели, чтобы по их телу гуляли холодные ножницы, они вовсе не хотели отдавать жителям Капелы свою мягкую тёплую шерсть, из которой те изготовляли себе зимнюю одежду. Но более всех были напуганы маленькие ягнята. Они отчаянно блеяли, лёжа на коленях у дедушки, они не понимали, зачем их стригут. Огромными ножницами для стрижки шерсти всегда орудовал дедушка. Никто не умел стричь шерсть так уверенно, как он. А когда он стриг ягнят, Стина Мария обеими руками придерживала им головки и напевала песенку, которой дедушка научил её:

Ах, бедные ягнятки, теперь им пришлось куда хуже, чем раньше. Ведь волчьи зубы оказались страшнее ножниц, а купаться в собственной крови было намного ужаснее, чем в большой лохани.