Джеки Бонати - Жаркие летние ночи

Костя проснулся, когда его грубо толкнули, пихнули, а потом еще и пнули по ногам. Он дернулся, стукнулся лбом о стекло, и наушники съехали с головы.

– Бананы из ушей вытащи! Расселся он тут, хамло! – услышал он, а потом и увидел, как женщина размером с гренадера бесцеремонно пытается устроиться рядом, упихивая на сиденье электрички не только себя, но и кучу баулов.

Место у него было козырное – у окна. Электричка стояла на станции, но на какой именно Костя не услышал, проспал. Он ехал с самого раннего утра, из Москвы в Нижний Новгород, еще не привыкнув, что теперь Горький называется по-новому. Глянул на часы, посмотрел на перрон, где толпились люди, но из его вагона не было видно указателей.

– Не подскажете, какая это станция? – спросил он у женщины, но та поджала губы, потом обозвала его наркоманом и отвернулась.

– Владимир, сынок, – отозвался дедок, сидевший напротив них. Костя благодарно ему кивнул и надел наушники обратно.

Ругаться с женщиной, которая то и дело пихала его локтями, не хотелось, слышать гул людей, набившихся в электричку, как селедки в бочку, тоже. Было жарко, пока электричка стояла, даже ветерок не залетал в окна, и Костя ощутил, что его задница вспотела в джинсах. Но ради настоящих фирмовых Левайсов он был согласен терпеть неудобства. В конце концов, отец только недавно привез их из командировки. В универе ребята едва не померли от зависти, когда увидели его прикид: джинсы, новые найки, футболку с Кобейном и джинсовку в нашивках.

– Вы бы лучше об учебе так беспокоились, как об одежде, – бросила ему тогда деканша, неодобрительно фыркнув, когда Костю вызвали на ковер.

Даже вспоминать об этом было противно, так что Костя поморщился, перемотал кассету в плеере и включил ее заново. В наушниках заиграли Пинк Флойд, и стало не так омерзительно. Он снова вспомнил о том, как с отцом ходил на концерт два года назад. Какая огромная толпа собралась в Олимпийском, какое событие это было для всех. Для Кости это было лучшее воспоминание последнего времени, которое держало его относительно на плаву.

Электричка дернулась и стала набирать ход, следуя к Нижнему Новгороду, но поспать Косте больше не удавалось.

Хотя это было бы спасением от мыслей, заполнявших его голову последние недели. Они нарастали, как снежный ком под белокурой шевелюрой – ругань родителей, отчисление из МАИ, неминуемая перспектива призыва в армию. Да и развал Союза оптимизма не добавлял. Хотя на этот счет отец, наоборот, говорил, мол, не бздехай, Костян, прорвемся. Теперь, без Пятнистого дела проще будет делать.

Косте иногда казалось, что родители то ли считают его скудоумным, то ли никак не поймут, что он уже давно не ребенок, раз думают, что он не слышит их ругани громким шепотом.

Похоже, дело катилось к разводу.

По поводу собственно отчисления Костя не то, чтобы не переживал, в душе он был рад этому, поскольку ни к авиа-, ни к еще какому бы то ни было строению его душа не лежала. Учебник по сопромату ему пару раз даже в кошмарах снился. Но отчисление неотвратимо потянуло за собой следующую проблему, ставшую до кучи еще одним поводом ругани родителей.

Отец свято верил, что любой мужчина должен пройти школу жизни под названием "армия". Мать же, когда речь заходила об этом, каждый раз скатывалась в истерику, в которой лейтмотивом звучало – "Афганистан, убьют, инвалид" и тому подобное.

Винить ее, если уж сказать по справедливости, было сложно – ее родной брат не вернулся из Афгана.

В итоге Костя просто-напросто не выдержал всего этого и позавчера решительно заявил родителям, что на лето едет в Каменку, к бабке и деду. Он там не был уже лет пять, но альтернативы для бегства из этого дурдома у него просто не было. По весне были еще разговоры про море, Сочи и санаторий, вот только кто ж его, двоечника, теперь на море отправит.

"Sorrow" в наушниках скребануло кошачьими когтями по струнам души, курить захотелось безбожно, а тут как раз объявили: "Дзержинск, стоянка 5 минут". Костя попросил приветливого дедка приглядеть за местом и стал проталкиваться к дверям, на ходу вытаскивая пачку Мальборо.

Пока Костя задумчиво курил, из электрички больше выгружалось людей, чем загружалось. Оно и было понятно, бабы с детьми расходились по деревням и дачам, кто поближе, кто подальше от Москвы. Из вагона вывалились небольшой компанией студенты, с огромными рюкзаками и гитарой, один из них стрельнул у Кости сигарету. Тот жадным не был, угостил. С собой в деревню он все равно вез целый блок.